Писательство, рассуждал он, дело прибыльное, надо только попасть в струю. Что такое "попасть в струю" в то странное время, он, по молодости, не понимал, и это его уберегло. Или, если хотите, сгубило. Тлетворный сладенький запашок возможной известности его коснулся слабо. Впоследствии, читая биографии разных известных личностей, он недоумевал, откуда у них был этот зуд - непременно увидеть свою фамилию напечатанной. Нет, это все, конечно, хорошо, но вот гонорарчик, он как-то более. То есть пока ему виделось лишь продолжение борьбы с заботами.
Жизнь опять была тесна После ухода из института он где-то работал, через день или как. Три или пять лет прошло. В промежутках он женился и разводился, вновь оказываясь в своей комнате в квартире с одним вечно исчезающим соседом.
Некоторые из сочиненных вещей получились достаточно яркими, чтобы быть замеченными, но в то же время не режущими глаз, что позволило им увидеть свет. Симпатичная фраза, правда?
Новые друзья в новых компаниях на пирушках, посвященных чьим-нибудь случайным деньгам, упорно называли его сочинения гениальными. Это льстило, но он больше прислушивался к тем, кто цедил как бы нехотя: "Н-ну, любопытно, любопытно..." Мол, что ты, голубчик, еще выдашь. Он старался, выдавал.
К жизненным составляющим прибавились хронические долги, что также служило пищей для души и ума.
О душе. Держать ее подальше от высокого и неведомого было полезно и удобно для работы. Да, имеются школьные "вечные" вопросы, список которых, как на шпаргалке, стоит перед глазами, но имеются также и вопросы "невечные". Именно они помогали больше всего. Опусы, рождающиеся благодаря им, про себя он называл "семечками". Но покупали их хорошо. Как, собственно, семечкам и положено. Однако, видать, была в нем некая искра, они получались у него добротными и даже не очень плоскими. Ровно настолько, что редакторы дружно одобряли, брали, пусть не все, но кое-что, и дружно звали приходить еще. Он, не нюхавший как следует редакционных порядков своего странного времени неофит, даже всерьез засомневался, а существуют ли на самом деле эти два монстра - Редакторский Произвол и Цензурная Стена, о которых в произвольных нецензурных выражениях говорилось в новых компаниях новыми друзьями?
Как ни считать, а все это было детство и, вне зависимости от скоропалительных женитьб, юность.
Все быстрее скакали цифирки на табло, бежали по золотым усикам электроны, в скорости света прибавлялось нулей. Мир приобретал иные краски, неудержимо накатывалось то, что давным-давно названо Ее Величеством Судьбой.
И в один из дней он горько пожалел, что никогда не верил в Бога. В одного - или многих сразу, все равно.
***
Еще более странным было то, что я проспал. Краешек солнца сквозь перекрестье рам добрался до трехтомника Монтеня на третьей снизу полке, а значит, - четверть восьмого. Как это я так?
Я вспомнил имя, которым мне представился Кролик. Михаил Александрович Гордеев, вполне нормально. Вряд ли настоящее. Гордеев перелистывал снятую с полки книгу.
- "Сперва металл на тяжесть ты попробуй. Затем взгляни на блеск. Затем на зуб возьми. И лишь пройдя три испытанья, он золотом назваться может". Он взглянул на меня, проснувшегося, поставил книгу на место. - Интересные стихи.
- Почему вы меня не разбудили?
- Сам только глаза открыл. Хорошо у вас спится. Спокойно, В деревянных домах всегда так.
- Не всегда. - Я прикусил язык. Нечего с ним разговаривать, с Кроликом. Я все еще находился во власти удивительного сна. - Как поедем? И когда? На утренний мы опоздали, теперь до восьмичасового ждать. Выходить в семнадцать. На всякий случай.
- Ну, зачем же нам ждать, - добродушно сказал Гордеев. - Ждать - что может быть хуже. Только догонять...
Он вытащил из внутреннего кармана своей лайковой куртки плоский приборчик, нажал несколько кнопок. Ага. Угрюмо хмыкнув, я пошел на крыльцо. Вернулся, умытый, а Гордеев вновь стоял у полок.
- "А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг - конца не будет, а много читать - утомительно для тела", процитировал он из мягкого томика с папиросными страницами. - Прекрасный девиз для литератора! И закладка здесь, смотрите-ка. Перечитываете на сон грядущий? Для укрепления?
- Подумаешь, закладка, - сказал я сварливо. - Там их сотни две, закладок этих.
- Поглядите, ничего я не забыл?
Он уже собрал мой чемодан, прекрасно ориентируясь, где что лежало, что следует взять. Я по инерции вновь удивился
- А вот еще... - В руках у Гордеева была следующая книга. - "И наконец..."
- "И наконец, одни философы называются физиками, за изучение природы, другие - этиками, за рассуждения о нравах, третьи - диалектиками, за хитросплетения речей", - сказал за него я заложенную цитату. - Диоген Лаэрций. Слушайте, может, хватит развлекаться? Поставьте книгу на место. Что вы там вызвали?
- Транспорт Неужели вы думаете, что я без транспорта?
- Не иначе, вертолет. По всем законам жанра должен быть вертолет. А перед ним погоня. С автоматными очередями, визгом покрышек и лохмами рыжего огня на перекувыркивающихся автомобилях.
- Ну нет, - Кролик уже откровенно смеялся, - хватит с меня вертолетов. Перекусить перед дорогой мы успеем. Машину я в километре оставил, но пока они проберутся...
- Молодцы?
- Как без них. Не сердитесь. Давайте позавтракаем, я без вас не стал. Выпьете граммульку или?..
Я демонстративно налил себе из закопченного чайника черного брусничного отвара. Без сахара. Мой здешний чай.
- А-а, - сказал Гордеев. Сам он, к моему огромному изумлению, наполнил кружку до краев двенадцатилетним "Джонни Уокером", подмигнул мне, выпил медленными глотками, как воду. Снова подмигнул. - Вы уж меня простите, Игорь. Это я в порядке аванса вам. За грядущие бои, в которых не смогу, к сожалению, поучаствовать на вашей стороне лично. Ну-с, еще одну. Все повеселей будет...
Я, разумеется, не понял, что он хотел сказать, и молча смотрел, как он расправляется со второй такой же кружкой. В четырехгранной бутыли осталось совсем на донышке. Вот это Кролик! Потом он снял со стены свою сумку и стал собирать в нее не допитое и не доеденное нами. Ничего не забыл и тут - даже пустые банки и обертки. Подотчетное там у них, что ли? Но я, как мне показалось, догадался, зачем он все собирает. Не хочет оставлять следов своего пребывания. Отпечатки пальцев с кружки, книг, прочего тоже будет стирать? А как насчет запаха?