— Так, Игорь, поступаете в мое распоряжение. Будете доставлены, куда планировал Михаил Александрович.
— Мы специально не договаривались.
— Ничего, я знаю.
— А мне знать разрешается?
— Узнаете. Очень скоро. Теперь приказы отдаю я, но вам дам совет. С вами станут разговаривать. Совет: не слишком откровенничайте там, вам же лучше будет.
Рыжим Миша был невысок, полноват, но кряжисто-ловок в движениях. Глаза у него тоже были рыжие. Мне было ясно. Я кивнул.
— Вот и хорошо, — обстоятельно подытожил он и достал из-под сиденья непонятного вида черный большой пистолет. — Придержите-ка его, — молодцам.
Я не испугался даже и до того, как понял, что это всего лишь пневматический инъектор. Оказалось, что мне уже все равно. Крохи появившейся, несмотря ни на что, неясной симпатии к Гордееву — чувство, что так давно не посещало меня, — погасли, не разгоревшись, и что у меня еще оставалось? Даже из Дома меня забрали, так чего терять-то? Инъектор — это даже хуже, так как подразумевает продолжение.
Запомнил взгляды прижавших и загнувших мне голову молодцев. Ненависть и страх — вот что я читал в них в эту секунду. Когда-то я почти уверовал, что больше мне не придется видеть это во взглядах других людей, обращенных ко мне. Но все возвращалось.
Инъектор щелкнул. Боль в шее я уже не почувствовал.
— Очень вы в сложном положении, Игорь Николаевич.
— Я не…
— Да знаю, знаю я. Это все нам известно. Но ведь вам Гордеев преложил оставить это имя. Должно быть, свыклись?
— Более или менее. Мне, знаете, мало кому приходилось представляться там. Расписываться на каких-нибудь бумагах — и того меньше.
— Не то что раньше. Автографы, прочее. Кстати, куда Гордеев-то подевался, не в курсе вы?
— Понятия не имею. Я думал, это он меня и привез. Меня отключили, а больше я ничего не помню. Так что извините.
— Нет, вас привез Хватов. Рыжий такой, не запомнили? Как он вам, раньше не встречались?
— Хватов… запомнил. Хватов, Подручный, Заплечный, как там еще из того же ряда… Нет, раньше не встречались.
— Простите, вопрос из разряда анкетных. Как бишь называлось-то это ваше творческое объединение? Тогда, в ваши последние годы?
— Вэ-Нэ-О-Нэ-Пэ при Пэ-И-О…
— Господь с вами, довольно. Только расшифруйте аббревиатуры.
— Вам же все и так известно. Если вам лично неизвестно — архив поднимите, там все обо мне.
— И все-таки.
— Всероссийское Независимое Объединение нетрадиционных писателей при Полиграфически-издательском объединении…
— Да-да. Несуразица какая, верно? Как может быть: «независимое» и «при»? Да и тавтология сплошная: объединение — объединение.
— Тавтология — это по-другому.
— Да? А я думал, это когда одинаковые слова повторяются. А вы разве работали в каких-то нетрадиционных… м-м, формах?
— В самых что ни на есть традиционных. Для меня и самого загадка, каким я там очутился краем. Предисловий не хватит ли?
— С чего вы взяли, что это предисловие? Это самая что ни на есть содержательная беседа по существу вопроса. Меня, например, еще такая вещь интересует. Как по-вашему, Игорь Николаевич, среди ваших тогдашних нетрадиционных… м-м, коллег, собратьев, так сказать, по перу, могли быть такие, кто обладал способностями, сравнимыми с вашими? Быть может, не в такой степени…
— Вот не думаю. Да я и сам о себе тогда не знал. Нет, не думаю, нет, их бы наверняка заметили. Все может, конечно, быть. Спаси их Господь, если так. А вообще — вам виднее.
— Вы правы, нам виднее. Не было.
— Так какого ж ты, гад?!
— Спокойнее! Спокойней, Игорь Николаевич, присядьте, пожалуйста. Положение ваше, повторяю, весьма незавидное. Щекотливое, я бы сказал, положение и нелепое крайне.
— Уж куда…
— Да вы, наверное, не о том сейчас подумали. Видите ли, вашей проблемой занимался Гордеев. Единолично. У нас хранится вся документация на вас, записи, результаты, описания ваших опытов и испытаний. История вашего привлечения и вашего ухода. Ваша расписка о неразглашении. Решение руководства прекратить работу с вами…
— До особого распоряжения?
— Нет. Совсем. Согласно вашему желанию и взаимной договоренности. Вас не собирались трогать. И вдруг появляется Гордеев, поднимает большую бучу, вытаскивает вас, а сам… исчезает. За ним, впрочем, такое водится. Мы, оставшись без него, оказываемся в некотором недоумении: что теперь с вами делать? Оправить обратно?
— Это было бы хорошо.
— Увы. Хотя должен сказать, ваше решение… м-м устраниться в свое время было воспринято с пониманием и, я бы сказал, одобрением. И лучше выдумать, как говорится, не мог. Тем более что и сейчас вы своего мнения не изменили, так?
— Так. Но ведь вы же с моими желаниями не посчитаетесь, верно? Есть Гордеев или нет его, теперь, раз меня вытащили, это особой роли уже не играет?
— Боюсь, что так, Игорь Николаевич. Хотя должен вам сказать, силой можно добиться всего, но силой ничего нельзя удержать.
— А вот это соображение не ново. Оно еще никому и никогда не мешало действовать силой.
— Нам нужны сознательные союзники, а не подопытные экземпляры.
— Сомневаюсь. Где меня на сей раз собираются мучить? Под кем вы теперь ходите? Безопасность? Армейская контрразведка? Новые направления в военных технологиях? Задачи?
— Да что вам — названия, задачи. Обо всем в свое время. Может быть. Я про вас говорю. Ведь пропал Гордеев-то.
— За ним же, говорите, водится такое.
— Да, но когда к вам отправился, пропал. При вашем, боюсь, непосредственном участии.
— Вы идиот, спросите людей, которые были вместе с нами. Вот они что скажут, то я и подтвержу. Хватова спросите.
— Что Хватов… А вам достаточно же было лишь написать. Черным по белому или, там, желтым по синему. Или еще как. Выразить пожелание в письменном виде. И нет человека. Не так?
— Действительно идиот, хоть бы протоколы прежних испытаний почитали…
— Диву даюсь, как вы держитесь! Хамите на каждом слове, а ведь не то что по краешку ходите, а вообще в воздухе парите. Вы ж должны понимать, что без Гордеева вам вообще ничего не светит. Он единственный, вытащив вас, мог защитить и как-то определить дальше. А для всех остальных вы существовать перестали, когда по чужому паспорту на заброшенный кордон уехали, а перед тем расписочку написали. Исчезни вы — шорох не пролетит, травка не шелохнется. И нам забот меньше.
— Ваши же и научили — чем наглей, тем уважения больше. Уголовная, между прочим, психология, на зонах по таким законам живут. Ладно, за хамство простите. Что вы собираетесь со мной делать? Серьезно. Отправили бы на самом деле обратно домой, а? В лес. Всем лучше будет.
— Очень вы возбуждены, Игорь Николаевич. Мучить вас никто не собирается. Да вас и прежде, кажется, не особенно мучили. Наоборот. Как насчет отдохнуть неделю-другую? Приличные условия, интересная компания. Даже немного чересчур экстравагантная, ну да сами разберетесь. Есть женщины.
— Снова в отключке повезете? Я, по-моему, до сих пор в себя не пришел. Голова раскалывается от ваших джеймсбондовских приемчиков. Пошлятина детективная…
— То Хватова благодарите, это у него такие методы. Наверное, увлекается всяким таким… А здесь уже недалеко. Так или иначе, это не последняя наша встреча.
Сквозь кроны сосен на меня сыпалось дробленое солнце. Совсем не было ветра с утра, только зной. Ненормальный какой-то, тяжелый, как будто с неба опускается раскаленная сковородка. Совсем не похоже на влажную жару средней полосы России.
Красные стволы сосен. Ухоженное, без подлеска почти, храмовое скопище колонн под зелеными игольчатыми шапками. По ночам они гудели. Похожее я видел только в Юрмале, пятнадцать лет назад, вокруг писательского Дома творчества. Но там еще было море и большая река, которая так и называлась — Лиелупе, Большая Река, и мы хохотали внизу, в баре, когда узнали, как будет по-латышски «зеленая река». В ясные вечера солнце ложилось на лес за Большой Рекой и не хотело проваливаться дальше, освещая полузатопленный остров с домами и столбами в воде. Кроме того, те, прибалтийские, сосны я мог видеть и сверху, с лоджии пятого этажа. Они были как близкий зеленый ковер. И маяк был виден оттуда, и горизонт.