В один из фартовых вечерков Палыча заносили домой. Под утро. Наша сборная – в Москве! – выиграла у корейцев (южных) со счетом 4:2. А я даже и не знал, что играли, это ведь всё «товарники» (товарищеские матчи) идут, наши и так попали на чемпионат мира, как хозяева. Так чему радоваться? Но для кого-то праздник. Сколько литров выпил Палыч останется тайной его печени. Его несли трое. С одной стороны супруга, с другой стороны два фаната. Два матёрых фаната, каждый чуть меньше Палыча, то есть рыла кило под девяносто каждый. Но они больше подпирали Палыча, даже скорее опирались на его тушу так, что он не мог упасть направо. А слева его держала и тащила вперед Людан, барышня весом от силы 55 килограмм. Зато какой темперамент! Она чисто на силе воли подвигала Палыча в родные пенаты, попутно частила его, а также футбол в целом. Ей не противоречили, ибо Палыч этого не смел, да и не мог, а фанаты могли, но не смели. При встрече со мной и Антохой и нам досталась пара «ласковых» словесных оплеух от Людан. На наше предложение помочь, она ответила: «видали мы таких помощничков, уже двое в качестве балласта плетутся…» ну и обмолвилась так вскользь, что скоро продаст телек к такой-то матери, чтобы по нему зелёное поле не видеть, и купит лингам… Я раньше думал, как они с Палычем сексом занимаются? Она сверху, наверное, а может ещё как… а теперь вот, думаю, какой там секс-то…
В клубе подвижки начались. Меня вызвал начальник охраны и объявил: или соглашайся на снижение зарплаты и повышение продолжительности раб-дня или до свидания. Прямо «Капитал» Маркса какой-то… Я, конечно, поинтересовался, с какого это перепугу при росте цен на энергоносители и пусть невысокой, но все же инфляции заработная плата в московском ночном клубе у охранников должна секвестироваться? Шеф сказал почему, коротко и ёмко. А скоро я увидел визуализированное подтверждение его слов. К нам наняли охранниц. Девчужки такие нехилые были, раскаченные. Лесбиянки. Лингамщицы. Вот они цены и демпенговали. У нас работал отмороженный Сеня, он подговаривал устроить лингамщицам тёмную. Мы как-то идею не поддержали – стрёмно как-то бабам тёмную делать… а на следующую ночь во время дежурства Сеня совершенно случайно упал и ударился виском об угол кафельной ступеньки в туалете. И мы похоронили Сеню. А потом помянули. А когда протрезвели, то кто-то жевал сопли, а кто-то так проглотил, но все одно: стали работать больше, а получать меньше.
Как-то я ехал в автобусе. В полупустом автобусе я ехал. Восседал на самом заднем и самом высоком сидении. Рядом чалились то ли студентки, то ли школьницы, щас акселерация и без осмотра пачпорта трудно разобрать возраст барышень. И тут малыш, что сидел рядом с мамкой на сидении впереди, громко так спросил у нее: "А откуда берутся дети в животе?" Девчонки рядом со мной прыснули, я улыбнулся. Мама ничего не ответила. Тогда малыш – в пуховике с надвинутым капюшоном и не разобрать то ли мальчик, то ли девочка – повторил свой вопрос. И тот снова остался без ответа. А потом мама повела ребенка на выход и малыш сменил объект своего любопытство. Автобус долго стоял на красном свете (светофор на этом перекрестке настроен гореть действительно «долгокрасным») и чудо в пуховике поинтересовалось: "чо стоим, кого ждем?" – ну не такими словами, конечно, более детскими. А потом и девчонки вышли… и я остался один, совсем один.
Мой запой в связи с депрессией совпал с запоем Антона. Та стрингерша, которую он протежировал, подвинула "гуру тележурналистики". Из грязи в князи поднялась. Через постель с шефом пролезла на должность, которую Антоха метил для себя. В итоге мы жестко пили и гадали, сколько ещё осталось до конца света. Только в отличие от пензенских фанатиков под землю не прятались (метро не в счет). Привычный уклад на планете трещал по швам. Капитально так, то бишь без возможности перезагрузки системы. Человечество опять разделили по половому признаку, вроде уже женщина окончательно стала человеком, и ей во многих странах дали такие же права как нам, и тут – хренасе гости понаехали! – шашка оказалась в дамках. Одним всё небо в алмазах, а другим – остатки с барского стола, которые ни хрена не сладки!
Антоха стих прочитал о былом (фамилию поэта я тут же забыл, у меня это с… Барто, кажется, началось, не запоминаю блин ни фамилии, ни стихов). Наверное, или Мандельштам или Пастернак. Вот Пушкина я точнее определяю: «Жеманный кот, на печке сидя, мурлыча, лапкой рыльце мыл» – сразу ясно, что Александр Сергеевич. А тут точно не он про весну чувств зарифмовал: