Меня интересовало другое – мир без лингамов. Его открывала для меня Надежда. Надя. Наденька. Сыграли свадьбу, Антон выступил в качестве свидетеля с моей стороны, рыжая художница Алеся – с её, а Динка подарила нам квартиру. Мы не стали ерепениться, сами бы не купили, мы же почти люмпены. В небольшой двухкомнатной, почти без мебели хате и зажили тихо и счастливо (после медового месяца, проведенного в Карелии). Без лингамов. "Я пробовала, нечеловеческое это…" – в одно из своих откровений поведала Надя. И друзья появились новые. Светлые. Семейные пары, девчонки – без лингамов. Так и живут. Раньше я о таком и не слышал. То есть жили люди рядом с нами, но их не показывали по ТВ, не писали в газетах и в блогах, не судачили бабки на лавочках. Они не протестовали против лингамов, не шли в террористы, просто жили, рожали и воспитывали детей. Странные люди. Я ушел из службы мониторинга, Антон в ней остался, его повысили, из простых оперативников он поднялся до координатора (это уже практически штабная работа). А я теперь дворник. Убираю сразу три участка – иначе не прожить. Зато на воздухе и в курсе последних новостей. Наших – о делах дворовых, простых и незатейливых.
И вот ведь как получилось. С батей наладилось. Мы не находились в контрах, но держались друг от друга на почтительном расстоянии. Да, помогали, да исполняли все, что родственные связи предполагали. Но без фанатизма и уж тем более без телячьих нежностей. Шли, так сказать, параллельными курсами. А тут он мне выдал на свадьбе: "Держись за нее, охламон!" И так тепло стало после этой его фразы, как будто в костёр бензином плеснули. "Батя!" – тока и смог ответить я и чуть не заплакал. И мы обнялись, а такого не бывало с детства. И ещё он мне сказал: "В жизни мужчины бывает только две женщины: его мать и мать его детей. Раньше я тебе этого не говорил, потому что ты, как и я в молодости, был просто глупым охламоном, а теперь ты меня поймёшь". И я его понял, не головой, а сердцем.
А вот последний разговор с Антохой… для меня так и остался мраком, сколько я над ним голову ни ломал. Только начать надо с предпоследней беседы, потому что негоже телеги ехать впереди лошади. Мы сидели на скамеечке в одном слегка заброшенным муниципальными властями парке и пили водочку. Пэпээсники, обратив на форму Антохи свой взор и получив приглашения присоединиться к нашему алкоголизму, отрицательно помотали головами, явно поставив свои желания в разрез с долгом. И нас оставили в покое. Тогда-то Антоха и произнес свою речь. Про то, что нас всех ждет коллапс. То есть экономику ждет коллапс, а мы окажемся в полной жопе. Правда, Антоха называл это место анусом. Разница несущественная, на мой взгляд, особенно, если глядеть через бутылку водки, а допили мы её быстро почти без закуски.
– …часть денег, получаемых корпорацией "Айк" за лингамы, возвращается на фондовый рынок. И что ты думаешь, на них покупается? Сеть интернет на корню, плюс к этому операторы связи, плюс телевидение. Сеть и связь понятно – это нужно для активизации лингамов. А ты видел по дуроскопу хоть раз что-нибудь про "Айк"?
– Я вообще телек перестал смотреть.
– Очень хорошо. А мне вот приходится, и поверь, что, владея по сути самым мощным медиа-ресурсом на планете, "Айк" себя не пиарит. Кто владеет информацией, тот не хочет владеть миром! Ты можешь себе это представить? – Антоха был на взводе.
– Может, просто всему своё время.
– Этого я ещё не понял… – сказал Антоха словно бы и не мне. – Эти ребятки просто разгоняют экономику, сейчас деньги банкам дают под ноль процентов, ну а сами банкам клиентам – под один процент и это почти во всех странах. Когда такое было?
И дальше он что-то развивал, но я уже плохо понимал, куда друг клонит. До того, как меня проглотила муть, я спросил:
– Антоха… а ты на звонки отвечаешь, когда сексом занимаешься?
– Да…
– А я… ик… нет…
– Так вот почему иногда… до тебя дозвониться нельзя…
И одновременно сказав "Друган" мы обнялись… "Но вуман, но край!", – затянул Антоха, а я добавил рева в его баритон: "Нет Динки, нет слёз!"
Тогда я заметил, но не предал значения: друг мой на что-то решился, на что-то большое, большее, чем он сам. Но я уже напился и восстановил картину эту много позже, когда время было, а тогда я мог сносно уже только моргать… ну, а самый последний разговор… да и не разговор это был, а послание. Только четыре слова друг сказал: