- Жоржик, ущипни меня за соски, - попросил негра владелец обители, утопающей в экскрементах.
Подошёл Жорж с двумя деревянными бельевыми прищепками и зажал ими торчащие, словно канцелярские кнопки, соски писателя. У Сороки были довольно развитые для мужика сиськи. И он кайфовал, когда ему прицепляли прищепки к соскам.
После этого негр на поводке из цепи привёл голую Сильвию Краст и та на коленях встала перед седым человеком, который держал в руке видеокамеру. Сорока убрал руку и его чуть приподнявшийся фаллос оказался в нежном ротике 18-летней нимфетки. Та старательно обхватила мужское достоинство и заработала губами, щеками и язычком. Щечки раздулись, как у хомячка. Головка с зелёными волосами маячила вверх-вниз со скоростью баскетбольного мячика, которого чеканит об пол какой-нибудь Майкл Джордан.
- Хорошо-то как, ёб твою мать! Ещё бы мне самому хуйца соснуть для полного счастья! - Сорока умирал от блаженства. Ему захотелось в этот момент занять свои уста. И удовлетворить писателя отважился сам Пахом. Он словно художник обмакнувший кисть в гуаш, окунул свой пенис в разлитое жидкое говно, которое хлюпало под ногами. Затем поставил перед Сорокой табуретку и взобрался на неё.
"То, что надо. Я балдею", - только и смог сказать Сорокин и заглотил пастью измазанную сосиску Пахома. Камера выпала из рук писателя, и больше он уже не мог снимать. Видео снималось теперь без ведома режиссера. Жорж приволок чёрный пятидесяти литровый мешок с потрохами Барецкого, и вывалил требуху на лежащих в пикантных позах. Потекла чёрная желчь вместе с гноем. Селезёнка и проткнутый мочевой пузырь. Карина Барби обмоталась кишками жирдяя, словно лентой выпускница школы или победительница конкурса Красоты. Она беззубо напевала песню аквы "амо баби гёрл ино баби ворлд, факин пластик итс фэнтастик".
Обмоталась кишками и Олеся малибу вместе с Алёной. Гей Германика пошла дальше всех и засунула толстую покрытую изнутри бляшками и наростами от десятилетий нездорового и не умеренного питания вырванную прямую кишку Стаса себе в манду.
- Жорж, вруби музыку погромче. Поставь мою любимую пластинку.
Протяжно раздался писклявый голос Дэмиса Руссоса:
"Си-и-и-и зэ ста-а-арс ин зэ скай абув,
Зэй шайн вэрэвэр ай Мэй ро-ум.
Ай выл прэй эври лонли на-а-айт.
Зэт сын вэйл гайд ми-и-и хоум".
Глаза Сороки озаренно загорелись. Писателя осенило:
- Хуй в говне... Точно! Все решено. Назову свою следующую книгу "Хуй в говне". И насрать на то, что цензура не пропустит такое название. Мне похуй! - Сорока вставил грязную колбаску Пахома в свой рот и начал смаковать ее вкус. Негр смочил несколько своих скрещенных пальцев и запустил их в мускулистый анус писателя. Разработав его, Жорж затем взял с пола отстегнутый розовый дилдо-вибратор, успевший уже побывать в лоно Дианы Арбениной и некоторых других дам. Шипастый самотык вошел в расширенное дупло Владимира Георгича.
------******------
- Если не получится писать, то буду играть и петь. Не мытьём, так катаньем. Не нытьём, так блеяньем. Как-никак, на оперного певца отучился. Авось, пригодится. Правда, друзья говорят, что у них уши вянут от моего пения, - думал Елеазар и поправлял за спиной криво висящий и болтающийся заплатанный чехол.
Елеазар пошёл лабать в переход, взяв свою старую облезлую гитару с расстроенными ржавыми железными струнами. Эту гитару Елеазар спер в отрочестве ночью из ДК советского тогда ещё города Мукачево, что находился на стыке границ трёх непохожих друг на друга стран - Польши, Венгрии и Украины. С тех пор он хранил эту акустическую гитару. И она неизменно сопровождала его повсюду, где он только не появлялся.
Как трёхлинейная винтовка Мосина, эта "уральская" гитара из фанеры была воистину неубиваемым универсальным инструментом. Изготовленная в оруэлловском 1984-м, она пережила перестройку, развал Советского Союза, расстрел Белого дома, войну в чечне первую и вторую, шоковую терапию, дефолт и стабилизец двухтысячных, военный конфликт в Южной Осетии. Гитара пережила также Оранжевую революцию, Майдан и последующие за ним кровавые катаклизмы на юго-востоке Украины. А голос её хоть и расстроенно, но всё ещё звонко звучал и отзывался в сердцах узкой аудитории поклонников творчества Мишани.
С гитары уже осыпалась почти вся чёрная лаковая краска. Струны, закрученные на сколках грифа, угрожающе топорщились в стороны, как шипы колючей проволоки. Это, чтобы рассердоболить или устрашить прохожих. В надежде, что они будут отсыпать мелочь в шляпу щедрее.