- Цимес. Говно с начинкой. Это мое излюбленное блюдо, - после того, как все глисты были вытащены и съедены, Сорокин приступил к разделыванию ошметка на части. Для этого он взял нож, ломтик хлеба. Затем тщательно размазал фекалии по поверхности ломтика, толстым слоем намазывая говно на хлеб. Словно это не говно было, а шоколадное сливочное масло.
Сорокин с аппетитом накинулся на бутерброды.
- Теперь пришло время пить пиво.
Сорока попросил слугу, чтобы тот пригнал пару лошадей и пять коров. Коровы были дрессированные. Как только Сорока дал им команду ссать, выстрелив из сигнального нагана, бурёнки пустили мощную струю. Слуги забегали с ведрами и бидонами, подставляя тару под тёплый напор. Десять вёдер отборного тёмного пива были наполнены. После этого лакеи стали разливать всё по кружкам и стаканам. Елизарову досталась высокая трёхлитровая портера. Но он не сделал и глотка. Он пришел к Сороке по делу - предложить свои услуги. И выжидал, затаившись, как тень.
-----*****------++-
Владимир Георгиевич сказал уважаемым гостям:
- А сейчас я врублю музыку. У меня есть десять проигрывателей. На одном из них я люблю гонять Дэмиса Руссоса. Поэтому будем слушать мой самый старый пластинчатый патефон.
- Не знал, что ты меломан, - удивился Артемий Троицкий.
- Музыка, помимо мочи и говна, один из источников моего вдохновения, - ответил писатель, включая старый проигрыватель.
Ефремов просит Сорокина:
- Слышь, поставь лучше Ягузарову - она была как "луч солнца в тёмном царстве говнорока".
- Напой мне.
"Пусть опоздала снова на час я - можно простить". Её слова всегда просты, - подсказал Ефремов.
- Ягузаровой в моей фонотеке нет. Ишь чего захотел? Говнорок... А итальянский дуэт "Анал в бане и Вагина Пауэр" тебе не поставить?
- Неееет. Давай уж Дэми Руссоса послушаем, - засмеялся Ефремов.
Владимир Георгич поставил песню "Вышел дэнс", врубив ее на полную громкость, так что стены затряслись, и штукатурка с потолка посыпалась. И принялся напевать:
"Вышел дэнс, вышел дэнс
Зэ дэй ви гет э ченс.
Ту плэй оф ол зэ виолинс оф зэ бэ-э-элл.
Вышел дэнс, вышел дэнс.
Зэ дэй ви гет э ченс,
Ту гет э тайм ту бай бэк аур со-о-улс.
Вышел дэнс, вышел синг,
Май дир лав оу май спринг"
После первого куплета Сорокин пустился в разухабистый пляс, начал приседаять и вращать частями тела, пытаясь пригласить на танец Аннигилину Тухлянскую, Светлану Баскову и Тину Чертополох.
Аннигилина отказала мэтру, сказав, что с мужчинами она не танцует по идеологическим соображениям.
Светлана сказала, что не умеет танцевать, переведя стрелку на Пахома. Пахом согласился вместо Светы сплясать канкан и знаменитый танец журавля. Он танцевал так, что сам Цискаридзе мог позавидовать его пластической гибкости.
Тина Чертополох кивнула и пообещала станцевать с мастером, но вместо этого ебнулась на пол со стула и больше уже не поднималась. Выпитых десяти литров пива, размешанных абсентом, хватило ровно на столько, чтобы не подниматься с пола целых три часа.
- Эх, за что я люблю Дэмиса Руссоса? Покойного, увы...
- И за что же?
- А за то, что голос у него был такой, как будто... коки его отдавили чем-то тяжёлым. Я уверен, что в юности этому бородачу зажали дверью яйца.
- Дикость какая!!!
- А что? Талант не дается просто так. Надо и пострадать. А вы готовы пострадать во имя таланта? - Сорока оглядел дьявольски коварным взглядом всех присутствующих гостей.
Аннигилина Тухлянская ответила, что страдать - это преамбула рабов.
Сорока покачал головой.
- Дерзкая вы женщина, Ангелина!
- Сколько раз можно повторять: во-первых, какая я вам Ангелина? Во-вторых, какая я вам женщина? Если еще раз оговоритесь, больше к вам никогда не приду и вспоминать вас не буду.
-Ой, Аннигилина, извините! Не хотел вас обидеть. Вы - единственная, кого я уважаю и даже немного побаиваюсь. Прошу извинить меня. Я хотел сказать, вы - не Ангелина, вы - не Женщина, вы даже не человек. Вы даже не богиня. Вы - ничто!
- Что???
- Вернее, вы - нечто!
Антуан услужливо кивнул головой, не к месту процитировав Ницше:
- Правильно, правильно. Нечто, что должно преодолеть.
Аннигилина грубо, по-садистски одернула Антуана, дернув за цепь, привязанную к его шипастому ошейнику. Антуан в болезненном экстазе закатил глаза и свалился в обморок, вывалив позеленевший от токсинов язык.