Однако массовые пролетарские политические партии сразу столкнулись с четырьмя серьезными проблемами. Во-первых, легализм неизбежно вел к засорению партии: в ее ряды вступали всякого рода шарлатаны, авантюристы, болтуны и тщеславные личности, мечтавшие о парламентской, а затем, глядишь, и правительственной карьере и славе. Легальная организация не могла этому противостоять, так как не было способов выявить и отсеять такого рода человеческий мусор при вступлении в партию. В подпольных группах такие люди неизбежно рано или поздно отсеивались из-за опасностей подполья: они либо трусили и уходили, либо предавали организацию и переходили на сторону правительства, либо выдавали себя своим авантюризмом, некомпетентностью, глупостью, из-за которых подпольные группы и их выступления терпели провал. Легальные партии не имели такого рода естественных форм отбора. Любой авантюрист и краснобай с хорошо подвешенным языком имел шансы сделать партийную карьеру и превратиться в руководителя.
Во-вторых, легализм предполагал необходимость соблюдения действующих законов, то есть умеренность. Поскольку же законы были приняты классовым врагом, они были направлены, естественно, на защиту интересов и самой власти классового врага, а не против них. Это, помимо прочего, обеспечивало успех внутри пролетарских партий именно оппортунистическим элементам, что, естественно, толкало сами эти партии к измене интересам своего класса, к вынужденному (ради сохранения «преимуществ легальности») перерождению в нереволюционные.
В-третьих (особенно хорошо это было видно в тех пролетарских партиях, которые сразу сложились на основе уже существовавших легальных рабочих организаций), изначально в рядах партии оказывалось большое количество нереволюционно настроенных рядовых членов, которые воспринимали партию как простое продолжение предыдущей экономической, то есть исключительно реформистской борьбы. Именно эта нереволюционная массовая членская база, в психологическом отношении мещанская, и обеспечивала успех оппортунистским вождям и теоретикам, в психологическом плане таким же мещанам, с такими же стремлением к банальному мещанскому уюту, элементарно трусливым и мечтавшим вовсе не о баррикадах, а о депутатских и профессорских креслах (то есть не о разрушении существующих структур буржуазного государства, а о занятии почетных должностей в этих структурах).
Наконец, сам по себе парламент был ловушкой. Буржуазный парламент предполагает не столько борьбу, сколько сотрудничество, обучение практике коалиций, уступок и т.п. Быть парламентским меньшинством, которое «вечно против», — нелепо. Парламентская деятельность ориентирована на переговоры и торг, а не на революцию. Привилегии, которые буржуазия предоставляет своим представителям в парламенте (в обмен на принятие таких законов, какие защищают ее, буржуазии, интересы), автоматически распространяются и на социал-демократических депутатов, что этих депутатов (во всяком случае, нестойкую их часть) разлагает — тем более, что в человеческой натуре легко привыкать к привилегиям. Не случайно Маркс писал о «парламентском кретинизме» и называл парламент «хлевом».
Результат известен: позорная деградация социал-демократических парламентских партий; предательство ими интересов того класса, который их выдвинул в парламент; превращение из революционных партий в партии реформистские и оппортунистические; катастрофа II Интернационала в 1914 году[10].
10
Произошедшее в 1914 году с социал-демократическими парламентскими партиями ни в коем случае не является свидетельством какой-то особой ущербности социал-демократии, это именно проявление