— Болтать об этом нельзя.
— Ах, ну конечно! О чем разговор!
— Я с Джеком учился в колледже.
— Насколько близко вы с ним дружили? — с непраздным любопытством спросил я, прикидывая, какой шанс, что Джек может однажды, во время приятной беседы, стать волком, или же, что ему наверняка ближе, мотыльком.
— Не особенно-то я с ним водился. Он мне не нравился, я знал, что… словом, даже близко к нему не подходил. И он меня не помнит. Только я о другом. Эта Степлтонша, когда он был пацаном, приходила к нему в колледж. И она тогда выглядела, как сейчас. Он был пацан совсем, а она — точно такая же, как сейчас, вот в чем штука. Тогда говорили — она его мать.
— Это лихо!
— Еще бы не лихо.
— Да как же она так сохранилась?
— Одно слово, ведьма.
— Уил, ты веришь в ведьм??
— Насмотришься на эту Бэрил, еще не в то поверишь. А который час?
— Полдвенадцатого.
— Уже можно. Идем в паб.
— Да как-то рано.
— А что там за нота идет после «ля»?
— «Си».
— Да-да, вот именно, не ссы. Идем!
— В «Четыре петуха».
— Ясное дело, женишок! Она там! — расхохотался Уил и весьма фамильярно похлопал меня по плечу. Эта развязность мне не понравилась, в ней было что-то такое, что ассоциировалось с выражением «трепать имя женщины». А кодекс Вустонов по этой части очень строг, я вынужден был как можно скорей положить конец этим разговорам:
— Но только болтать о Бэрил не надо, Уил, ну их в баню, — заявил я, встав в горделивую позу.
— Да я ж не болтаю, — сразу сбавил тон Уил.
— Неизвестно, как Генри себя поведет. Может все разнести вообще в дым.
— Да пусть женится! Нам-то что!
— Да, вот именно, нам-то что.
— Нам-то что.
— Вот именно.
— Вот именно.
Глава 36
В «Четырех петухах» мы встретили, кого бы вы думали, старого гриба Френкленда. Он продолжал увиваться за Элизой. Хотя ему служит некоторым извинением то, что он принимал ее за Орландину. По-видимому, дедушке было все равно, за кем увиваться — за Элизой, за Орландиной, за свободной девушкой или чьей-то невестой. Пробежала бы мимо кошка — он бы и к ней полез, и плевать, что ее ждут котята! Наверное, когда человек доживает до определенного возраста, если, конечно, он доживает, то в нем просыпается неумолимая тяга к воспроизведению своих генов. Все, что он не успел натворить за свою малоценную жизнь, он стремится наверстать сейчас. И это заставляет его с удвоенной интенсивностью волочиться за всеми особями женского пола, которые не успевают убраться с его пути.
Пытаюсь понять, что бы я ощущал, если бы во имя минутного, скоро забывающегося удовольствия уязвил мироздание таким смертным прыщом, как Лора Френкленд, и потом имел скорбную возможность наблюдать последствия сего деяния на протяжении многих лет. Определенно, я был бы подавлен. Меня бы терзали вина и стыд. Вот я, честный старый отец, который сознает всю тяжесть своей неудобопоправимой ошибки. Мне представляется, что я постригся в монахи, и в данный момент пребываю в монастыре, с неизменной Библией в руках, с тяжестью в сердце, с бледным телом, изможденным постом и молитвами, и красными глазами, воспаленными от слез. Передо мной на тарелке лежит горсть фасоли без соли; она и полчашки воды — мой дневной рацион.
Но вот мы видим, настоящего, не воображаемого отца Лоры Френкленд, и что мы в его лице видим? Старого ловеласа, который, возможно, уже безопасен, но тем не менее стремится к новым пакостям. О, нет, он не оставил мир в покое! Он не довольствуется горстью фасоли без соли. Уже стоя одной подагрической ногой в могиле, а другой — на кладбище, он все еще замышляет козни в виде новой порции потомства. Для этого хочет жениться на юной особе.
Правду сказать, он встретил меня приветливо. Мы вошли целой стаей, вернее, толпой, потому что Уил по дороге навербовал сподвижников. Все это, как я понимаю, были вервольфы, потому что они были люди местные, и раз они ему так нравились, значит, он их давно уже покусал. «Что делать, я веселый человек!» — говорил о себе Уил, и это было правдой — человек он был веселый. Компания оказалась так велика, что все за стойку не поместились и, большинством голосов заказав джин с имбирным элем, они отправились в зал. Меня же Френкленд подозвал мановеньем корявого пальца.
— Молодой человек, — сказал он, — я вас здесь дожидаюсь. Мне хотелось бы потолковать с вами кой о чем перед тем, как я буду оглашать завещание. Вы не против, мой мальчик?
— Так вы будете сегодня оглашать завещание? Как интересно! А что в нем?