-- О, я тебя знаю, никуда ты не пойдешь. К тому же теперь-то зачем? Слишком поздно. Никто не поверит -- спустя десять лет,-- что ты убил его в приступе гнева! Когда ждут десять лет, это уж в самом деле похоже на предумышленное убийство. Не знаю, что им говорить, если мы действительно решим покончить с этой историей!.. Он постарел; может, сказать, что это твой отец и ты убил его вчера. Однако это, наверное, не очень хорошее оправдание.
-- Нам не поверят. Нам не поверят,--пробормотал я. По натуре я реалист; у меня, может, и не хватает силы воли, зато я умею рассуждать. Поэтому для меня всегда невыносимо отсутствие логики у Мадлен, ее голословные утверждения.
-- Посмотрим, может, что-нибудь сообразим,-- сказал я и сделал пару шагов.
-- Ты сейчас опять забудешь закрыть ему глаза! Думай хоть немного о том, что тебе говорят! -- заорала Мадлен.
Прошло две недели. Он старел и рос все быстрее и быстрее. Нас это пугало. По всей видимости, неизлечимая болезнь мертвых развивалась в нем в геометрической прогрессии. Как он мог заразиться ею у нас в доме?
Он уже не помещался на диване. Пришлось стащить его на пол. Зато нам вновь достался диван, который мы переставили в столовую. Впервые за десять лет я смог прилечь после завтрака и заснуть, но крики Мадлен меня тут же разбудили.
-- Ты что, оглох? Ты себя особенно не утомляешь, целыми днями спишь...
-- Это потому, что я не сплю ночью!
-- ...будто в доме ничего не происходит. Послушай! Из комнаты мертвеца доносился треск. Должно быть, с потолка сыпалась штукатурка. Стонали стены, распираемые неодолимой силой. Пол во всей квартире, даже в столовой, дрожал и раскачивался, как палуба корабля. Разбилось окно. Стекло разлетелось на мелкие кусочки. К счастью, это окно выходило во внутренний дворик.
-- Что подумают соседи! -- заламывала руки Мадлен.
-- Пойдем посмотрим!
Мы едва успели сделать два шага в сторону комнаты, как дверь не выдержала, с грохотом треснула, упала -- и показалась огромная голова лежащего на полу старика, взгляд его был устремлен в потолок.
-- У него открыты глаза,-- прошептала Мадлен. Действительно, глаза были открыты. Они стали громадными, круглыми и, как две фары, освещали весь коридор холодным белым светом.
-- Хорошо, что он вышиб дверь,-- сказал я, чтобы успокоить Мадлен.-Теперь у него много места. Коридор длинный.
-- Тоже мне оптимист! Посмотри!
Зрелище было тревожное. Он удлинялся на глазах. Я провел мелом черту на полу в нескольких сантиметрах от его головы. Вскоре голова достигла черты и поползла дальше.
-- Надо действовать,-- решил я.-- Ждать действительно больше нельзя.
-- Наконец-то,-- сказала Мадлен.-- Проснулся, понял все-таки. Уже давным-давно, мой бедный друг, надо было действовать.
-- Может быть, еще не поздно!
Я понял, что был не прав. Дрожа всем телом, я попытался извиниться.
-- Идиот! -- ответила Мадлен, словно желая тем самым придать мне смелости.
До темноты я ничего не мог предпринять. Был июнь, предстояло ждать еще несколько часов. Несколько часов -- это очень много; я бы успел отдохнуть, о чем-нибудь помечтать или поспать, если бы не Мадлен, взволнованная больше обычного. Подумайте только -- ни минуты покоя, непрерывные проповеди, постоянное "я же говорила". Ох уж эта ее мания всегда быть правой!
Но голова мертвеца все приближалась, вот она уже в холле -- все ближе и ближе к столовой, дверь в которую вскоре пришлось открыть. Звезды едва начали загораться на небосклоне, а его голова уже была на пороге. Надо было ждать, пока на улице станет меньше народа. Наступило время ужина, но есть не хотелось. Пить--да, но чтобы пройти на кухню за стаканом, пришлось бы перешагнуть через труп. Даже на это маленькое усилие мы были не способны.
Света мы не зажигали. Его глаза достаточно освещали комнату.
-- Закрой ставни,-- посоветовала Мадлен. Потом, указав пальцем на голову мертвеца, добавила: -- У нас теперь все пойдет наперекосяк.
Голова уже добралась до края ковра, отодвинула его и смяла. Я приподнял голову: "Так она не попортит ковер".
Все-таки я чувствовал себя довольно подавленным. Эта история -длившаяся столько лет... К тому же сегодня мне было особенно не по себе, поскольку я был вынужден "действовать". Временами у меня по спине пробегала струйка пота. Я вздрагивал.
-- В конце концов, это просто ужасно,-- с отвращением вскрикнула Мадлен.-- Такое только с нами могло случиться!
Я посмотрел на ее бледное, искаженное лицо. Мне стало ее жалко. Я подошел к ней и нежно сказал:
-- Если бы мы действительно любили друг друга, все это не имело бы значения.--Я умоляюще сложил руки.--Давай любить друг друга, Мадлен, прошу тебя. Я знаю, любовь победит все, она может изменить нашу жизнь. Ты понимаешь меня?
Я попытался ее поцеловать. Она высвободилась, взгляд ее был сух, губы твердо сжаты.
-- Я в этом уверен,--пробормотал я. Потом меня понесло.-- Вспомни. Когда-то каждый восход для нас знаменовал новую победу! Мы стояли у врат мира. Помнишь? Помнишь? Вселенная была -- и в то же время ее не было, или она становилась лишь прозрачной тканью, сквозь которую со всех сторон сиял ослепительный свет, славный свет, свет нескольких солнц. Свет проникал в нас нежным теплом. В мире, лишенном тяжести, мы чувствовали себя такими легкими, мы изумлялись своему существованию, мы радовались бытию. Это и есть любовь, это и есть молодость. Если бы мы захотели чего-то, захотели от всей души, нам все было бы подвластно, мы запели бы гимны радости!
--Не говори глупости,--ответила Мадлен.--Любовь не поможет нам избавиться от этого трупа. Ненависть, кстати, тоже. Здесь дело не в чувствах.