С т а р и к. Отстань!
С т а р у ш к а. Закрывай, закрывай, душенька. Иди посиди лучше. И не перевешивайся так, а то в воду упадешь. Ты же знаешь, что с Франциском Первым случилось. Надо быть осторожнее.
С т а р и к. Вечно эти примеры из истории! Я, крошка, устал от французской истории. Хочу смотреть в окно, лодки на воде, как пятна на солнце.
С т а р у ш к а. Какие там лодки, когда солнца нет, — темно, душенька.
С т а р и к. Зато тени остались. (Еще сильнее перевешивается через подоконник.)
С т а р у ш к а (тянет его обратно изо всех сил). Ох!.. Не пугай меня, детка… сядь посиди, все равно не увидишь, как они приедут. Не стоит и стараться. Темно…
Старик неохотно уступает ей.
С т а р и к. Я посмотреть хотел, мне так нравится смотреть на воду.
С т а р у ш к а. И как ты только можешь на нее смотреть, душенька? У меня сразу голова кружится. Ох! Этот дом, остров, никак не могу привыкнуть. Кругом вода… под окнами вода и до самого горизонта…
Старушка тянет старика к стульям на авансцене; старик, словно это само собой разумеется, садится на колени к старушке.
С т а р и к. Шесть часов, а уже темно. Вот раньше, помнишь, всегда было светло, в девять — светло, в десять — светло, в полночь тоже светло.
С т а р у ш к а. Память у тебя как стекло. Так ведь оно и было.
С т а р и к. Было, да сплыло.
С т а р у ш к а. А почему, как ты думаешь?
С т а р и к. Откуда мне знать, Семирамидочка… Видно, чем глубже вдаль, тем дальше вглубь… А все земля виновата, крутится, вертится, вертится, крутится…
С т а р у ш к а. Крутится, детка, вертится… (Помолчав.) Ох! Ты — великий ученый. У тебя такие способности, душенька. Ты мог быть и главным президентом, и главным королем, и главным маршалом, и даже главврачом, будь у тебя хоть немного честолюбия…
С т а р и к. А зачем? Прожить жизнь лучше, чем мы с тобой прожили, все равно нельзя. А на общественной лестнице и мы с тобой не на последней ступеньке, как-никак я маршал лестничных маршей — привратник дома.
С т а р у ш к а (гладит старика по голове). Деточка моя, умница моя…
С т а р и к. Тоска.
С т а р у ш к а. А когда на воду смотрел, не тосковал… Знаешь, а давай поиграем, как в прошлый раз, вот и развеселимся.
С т а р и к. Давай, только, чур, теперь твоя очередь играть.
С т а р у ш к а. Нет, твоя.
С т а р и к. Твоя!
С т а р у ш к а. Твоя очередь, говорю.
С т а р и к. Твоя, твоя…
С т а р у ш к а. А я говорю— твоя!..
С т а р и к. Иди и пей свой чай, Семирамида!
Никакого чая, разумеется нет.
С т а р у ш к а. Сыграй февраль месяц.
С т а р и к. Не люблю я этих месяцев.
С т а р у ш к а. А других нет. Уж пожалуйста, доставь мне удовольствие, сделай милость.
С т а р и к. Ну так и быть — февраль месяц.
Чешет голову, как Стэн Лорел[1].
С т а р у ш к а (смеясь и хлопая в ладоши). Точь-в-точь! Спасибо тебе, моя душечка. (Целует его.) О-о, какой у тебя талант, захоти ты только, быть бы тебе самое меньшее главным маршалом…
С т а р и к. Я маршал лестничных маршей — привратник. (Молчание.)
С т а р у ш к а. А расскажи-ка мне ту историю… знаешь, ту самую историю, мы еще тогда так смеялись…
С т а р и к. Опять?.. Не могу… мало ли что тогда смеялись? И опять, что ли, то же самое?.. Сколько можно?.. «Тогда сме… я…» Какая тоска… Семьдесят пять лет женаты, и из вечера в вечер я должен рассказывать тебе все ту же историю, изображать тех же людей, те же месяцы… давай поговорим о другом…
С т а р у ш к а. А мне, душенька, совсем не скучно. Это же твоя жизнь, для меня в ней все интересно.
С т а р и к. Ты же ее наизусть знаешь.
С т а р у ш к а. А я словно бы забываю все… Каждый вечер слушаю, как в первый раз… Переварю все, приму слабительное, и опять готова слушать. Ну давай начинай, прошу тебя…
С т а р и к. Раз уж просишь.
С т а р у ш к а. Ну давай рассказывай свою историю… ведь это и моя история. Все твое, оно и мое. Значит, сме…
С т а р и к. Значит, лапочка, сме…
С т а р у ш к а. Значит, душенька, сме…
С т а р и к. С месяц шли и пришли к высокой ограде, промокшие, продрогшие, прозябшие насквозь, ведь стыли мы часами, днями, ночами, неделями…
С т а р у ш к а. Месяцами…
С т а р и к. Под дождем… Зубы стучат, животы бурчат, руки-ноги свело, восемьдесят лет с тех пор прошло… Но они нас так и не впустили… а могли бы хоть калиточку в сад приотворить. (Молчание.)
С т а р у ш к а. В саду трава мокрая.
С т а р и к. Вывела нас тропка к деревеньке, на маленькую площадь с церковкой… Где была эта деревня? Не помнишь?
С т а р у ш к а. Нет, душенька, не помню.