Он качает головой, но не отвечает.
— Твоё имя могло бы быть Шон Хукер? — спрашиваю я, кусая щёку, чтобы не расхохотаться.
Шон кивает.
— Я не знаю, почему он так и не поменял её. Но это больше не моя проблема.
Его тон серьёзен, моя улыбка тает. Желая отвлечь его от плохих воспоминаний, я встаю на цыпочки и нежно целую его в губы. Он пахнет свежестью.
— Спасибо, что ты рядом со мной, — говорю я, прежде чем снова его поцеловать. — И спасибо за носки.
— Всегда пожалуйста, — отвечает он, наклоняясь ко мне. Сразу после чего его мама кричит: «Печенье готово!» из коридора, и мы отпрыгиваем друг от друга, как испуганные кошки. Шон застенчиво улыбается и кивает в сторону двери. Я практически парю, следуя за ним по коридору, наслаждаясь ощущением своих пальцев внутри его полосатых носок.
После закусок и приятной родительской беседы, мы с Шоном возвращаемся в гостиную и падаем на диван. Я почесываю Самосвала, а Шон отвечает кому — то из своих друзей. Когда он заканчивает, он фотографирует меня на свой телефон.
— Дай мне посмотреть, говорю я, хватая телефон. — Я должна её одобрить.
— Ты всегда хорошо выглядишь на фотографиях.
— Неправда.
— Нет, правда. Это так. О, хочешь увидеть студию?
— Да! — с энтузиазмом говорю я.
Шон роется в куче обуви перед парадной дверью пока не находит то, что искал: отвратительную зеленую обувь из пены. Я корчу рожицу.
— Что? Не нравится? — спрашивает он, посмеиваясь.
— Почему они у тебя есть? — спрашиваю я, нахмурившись. — Ты выглядишь… Я имею в виду… Они ужасны.
— Я знаю, — говорит он, снова смеясь. — Они теплые. Я собираюсь надеть их в понедельник в школу.
— Нет, тебя не пустят!
Я запихиваю ноги в свои туфли, даже не смотря на то, что я всё ещё в крупногабаритных носках. Большое количество материала по сторонам делают мои ноги похожими на сильно отекшие.
— Мне кажется, оба наших образа должны быть запрещены модой.
— Прекрасно, идем.
Он берет меня за руку и ведет меня наружу, осторожно закрывая за нами дверь, так чтобы Самосвал не смог выйти.
— Они для приготовления еды, — говорит Шон, когда мы спускаемся вниз по ступенькам.
— Что для приготовления еды?
— Мои ботинки. Приготовление еды требует долгого стояния на ногах. Они удобны, когда я готовлю.
Он ведет меня вокруг дома, к его задней части, где находится отдельно стоящий гараж.
— Они всё ещё отвратительны, — говорю я, качая головой и задаваясь вопросом, нравится ли он мне больше за то, что умеет готовить, или за то, что у него есть специальная обувь для этого.
— Все известные повара носят их.
Шон открывает дверь для людей рядом с двойной гаражной дверью и машет мне.
— Отвратительные, — говорю я, в последний раз бросая взгляд на его ноги. — Я имею в виду, серьезно, почему…
Шон притягивает меня к себе и нежно целует губы.
— Шшш, — произносит он, губы всё ещё прижаты к моим. Он отстраняет своё лицо на дюйм, но руки всё ещё крепко держат меня. Я чувствую, что он делает что-то ногами, затем он становится немного ниже — он просто снял свои ботинки.
Наши тела всё ещё скреплены, как застежка на липучке. Шон гладит меня по правой ноге.
— Подними свою ногу.
Я делаю как он сказал, его пальцы скользят к моей обуви и снимают её. Затем, как-то не глядя, он пинает свой ботинок под меня в правильном направлении.
— Надевай.
Он проделывает тот же процесс с другой ногой, всё ещё сохраняя объятие. Наконец, когда я в ботинках, а он нет, он отстраняет своё лицо ещё на дюйм и вопросительно поднимает брови.
— Ну как?
Я театрально закатываю глаза: Элла-стайл.
— Отлично, они удобные.
Внутри гаража я сразу же забыла, что я в гараже. Стены были возведены так, чтобы разграничить пространство: это согревало, располагало к себе и манило. Мы идем в переднюю часть пространства, где пол пестрит разноцветными ковровыми плитками, а стены от пола до потолка полностью покрыты фотографиями: студенты, дети, люди женятся, пейзажи, животные.
— Это ты? — спрашиваю я, указывая на гигантскую фотографию улыбающегося, пухлого ребенка в корзине.
— Нет, — отвечает Шон, выглядя смущенным.
— Лжец, — говорю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть фотографии на стене за дверью.
— Твоя мама безумно хороша, — говорю я, любуясь крупным планом морщинистого лица пожилого человека. — Вау, — невнятно произношу я. — Мне нравится это, — я протягиваю руку, но не дотрагиваюсь до изображения Самосвала.
Мой взгляд скользит по стене. Я подпрыгиваю, когда узнаю своё лицо, глядящее на меня. Оно изображено крупным планом и мои темные глаза огромны; волосы развеваются сзади как у модели. Это прекрасно и пугающе одновременно.