— А зачем вы создали новый род? — гневно воскликнул он. — Хотите вбить клин в наше племя, внести раздор…
— Нет, — живо возразил я. — Люди, пережившие тяжкое рабство, многие несчастья и беды, вместе добывшие себе свободу, эти люди хотят и дальше жить вместе, одной семьей, единым родом, и притом служить всему племени. Разве можно их за это судить?
— У вас большие богатства! — не унимался Конесо. — Вы всех переманите в свой род! Создадите свое племя! Вы угрожаете…
ШАМАН КАРАПАНА
— Перестань лаять, Конесо! — раздался скрипучий старческий голос. Голос чуть слышный, невыразительный, но какое он произвел впечатление! Конесо не только умолк, но как бы сразу скис. Это вмешался Карапана — шаман. После его слов наступила мертвая тишина.
— Перестань! — повторил Карапана. — Ты, Конесо, лаешь, как глупый пес!
Конесо и впрямь умолк, словно побитая собака. Похотливые его глазки смотрели так обалдело, что нетрудно было понять — от изумления он сразу растерял все свои мысли. Он открывал рот, хотел что-то сказать, казалось, даже возразить, но Карапана не дал ему опомниться и продолжал:
— Это наши братья! Приветствуйте их!
— Да, мы ваши братья! — подхватил я обрадованно.
— Подайте им руки! — живо подбодрил шаман старейшин. — Это обычай белых, но они долго жили среди белых! Не пожалей руки, Конесо, и ты, Пирокай, и вы все!..
Враждебная атмосфера сразу разрядилась, будто по мановению волшебной палочки. Здравый смысл и сердечность восторжествовали. Старейшины приблизились к нам, протягивали руки, расточали улыбки — выражали гостеприимство. Остальные индейцы, стоявшие в стороне и огорченные поначалу враждебностью старейшин, теперь бурно ликовали.
Один лишь Карапана, главный вдохновитель наступившего мира и согласия, не принимал участия в этом всеобщем ликовании. Он по-прежнему сидел на табурете, исполненный старческого достоинства, курил трубку, проницательно поглядывая из-за клубов дыма, и молчал.
— Варраулам вы привезли подарки, а нам? — воскликнул кто-то из старейшин.
— Привезли и вам! — с готовностью ответил Манаури.
— Я хочу шпагу! — крикнул Фуюди.
— И я хочу шпагу! — поспешил за ним Пирокай.
— И я!.. И я!.. — послышалось со всех сторон.
Видно, испанские шпаги со времени нашей бытности у варраулов вошли в моду на берегах Ориноко. К сожалению, лишних шпаг у нас оставалось всего две, и получили их Конесо и Пирокай. Остальным пришлось довольствоваться разными тряпками, одеждой, несколько кафтанов украсили плечи лучших воинов. Глаза шамана хищно горели, но и он получил свое: богатую капитанскую шляпу с великолепным страусовым пером.
Старейшин буквально обуяло безумство алчности. Они теребили нас и с чисто детской настойчивостью требовали что-нибудь подарить, и притом не одну вещь, а сразу много.
— Дай мне мушкет, — наступал на меня Конесо.
— И мне тоже! — тут же не отставал от него Пирокай.
— Ружей пока не дам! — ответил я. — Они сейчас нужны мне самому. Вы получите их, но потом.
Страсти понемногу улеглись.
День кончался. Было еще светло, хотя солнце за туманной дымкой клонилось уже к западу.
Итак, утомительное наше путешествие привело нас, или, по крайней мере, моих товарищей, к цели: мы были у своих. Страстная мечта многих месяцев, да что там! — долгих лет осуществилась полностью и самым лучшим образом. Удалось успешно преодолеть и последнюю преграду — неприязнь со стороны предубежденных старейшин, обезоружить их искренностью, ну и, конечно, дарами.
Очнулся я от устремленного на меня напряженного взгляда шамана. Он смотрел изучающе, с недоброй иронической усмешкой на холодных губах. Как только взгляды наши встретились, жестокость, написанная на его лице, тотчас же смягчилась и пропала. Шаман жестами спросил, не желаю ли я покурить его трубку. Я дал понять, что не возражаю.
— Не бери его трубку в рот! — услышал я за собой испуганный шепот.
Это остерегал меня хромой Арасибо, сидевший на земле за моей спиной. Никто, кроме меня, его не слышал. Но он говорил по-аравакски, и я сделал вид, что не понял предостережения. Я взял трубку из рук Карапаны, вложил ее в рот и сделал глубокую затяжку. В тот же миг, содрогнувшись, я убедился в правоте предостережения, но было поздно. В трубке содержался какой-то яд. Сквозь табачный дым явственно пробивался незнакомый кисловатый привкус. Голова у меня закружилась, фигура Карапаны поплыла перед глазами, и я едва не потерял сознание. Все это произошло с молниеносной быстротой. Недомогание длилось всего несколько секунд, а когда сознание ко мне вернулось, шаман все так же с издевкой усмехался.
В голове у меня еще шумело, но и эти неприятные ощущения вскоре исчезли, и, казалось, отравление не оставило никаких следов.
Карапана с преувеличенным почтением вынул из моей руки трубку и сам затянулся из нее раз, второй, третий, глубоко вдыхая и затем выпуская густые клубы дыма. Я наблюдал за ним с пристальным вниманием: ни одно малейшее его движение не ускользало от меня. Но хотя шаман ничего в трубке не заменил и курил ее так же, как и я, мне не удалось заметить у него ни единого признака недомогания. Яд на него либо не действовал, либо — и это казалось наиболее вероятным — его вообще не было в дыме, когда он курил, и я не мог найти этому объяснения.