— Я не совсем понимаю, о чем идет речь. Прошу повторить.
— Я заверил вашу милость, что пощажу ваших людей и не трону их.
— Ах так! Спасибо за доброту, дон Эстебан.
— Но я иду на это с расчетом, что в интересах сеньора помочь мне собрать пятьдесят человек.
— А если и я, подобно аравакам, не сумею оценить своего блага, так ли уж тяжек будет мой грех?
— Теперь я не понимаю, ваша милость! Говори ясней!
— Если я не помогу вашей милости?
Дон Эстебан прищурил глаза, словно целился в меня из невидимого ружья.
— Не думай, сударь, что и прежде я не замечал твоих шуточек! Теперь же ты явно издеваешься! Ладно, тогда шутки в сторону! Если ты не сделаешь того, о чем тебя просят, может случиться, я вспомню, что советовал мне Конесо относительно твоих людей.
— Это угроза?
— Как угодно, сударь, возможно, и угроза!
Изобразив на лице крайний испуг, я покачал головой… и разразился громким смехом.
— Пусть сударь соблаговолит простить меня за дурные манеры, но в голову мне пришла забавная мысль: а что, если и мои люди сбегут в лес, как и прочие, что тогда?
— А разве ты не в моих руках как заложник?
— А если и я убегу?
— Ничего не выйдет, ваша милость: мои люди знают дело и отлично стреляют.
— Позволь, сеньор, обратить внимание твоей милости на то, что и у моих людей есть ружья.
Дон Эстебан пренебрежительно пожал плечами.
— Ха, индейцы — скверные стрелки!
— А может быть, не все!
Мы продолжали стоять — слишком уж долго! — на том же месте, где обменялись рукопожатием, в десятке шагов от главного тольдо. Под этим просторным навесом, ожидая нас, сидел на табурете Конесо, рядом с ним стоял Манаури, как переводчик, и тут же вожди Пирокай и Фуюди, а за ними несколько лучших воинов при оружии. Шамана Карапаны видно не было.
— Прежде чем ответить вашей милости, — обратился я к испанцу, вновь становясь серьезным, — прежде чем произнести свое последнее слово относительно позиции, какую я займу по поводу сделанного предложения, позволь мне сначала поговорить с людьми, отобранными в Ангостуру, и разобраться в обстановке.
Дон Эстебан с минуту колебался, но, заметив мою усмешку и не желая показаться трусом, поспешил согласиться:
— Пожалуйста…
Я подозвал к себе Манаури и, направляясь к группе пленников, попросил его коротко рассказать, что здесь происходило до моего прихода. Вождь подтвердил все, что я уже знал от Арипая и дона Эстебана. Когда он закончил, я переспросил:
— Эти двадцать три человека под охраной действительно все наши сторонники, от которых Конесо хочет избавиться?
— Все, как один.
— Ни одного из своих Конесо не дал?
— Ни одного.
— Вот дрянь!.. А те шесть воинов, что стоят с оружием за спиной Пирокая и Фуюди, кто они?
— Охрана верховного вождя. Трое из них — сыновья Конесо, один — мой племянник, сын Пирокая, два других — братья Фуюди: сплошь близкие родственники.
— Поглядывай за ними, как бы они не пустили предательской стрелы. А пока иди к Вагуре, возьми мой мушкет и сразу же возвращайся! Мушкет заряжен картечью. Потом пойдем вместе к пленникам…
— А дон Эстебан разрешит?
— Уже разрешил.
— Глупец!
— Нет, не глупец: слишком самоуверен и хвастлив.
— Будем драться, Ян?
— Пока не знаю. Может, удастся избежать…
Едва Манаури вернулся, мы тут же направились к несчастным, окруженным стражей. Они стояли посреди поляны, сбившись в жалкую беспомощную кучку, теснимую со всех сторон индейцами чаима. Чаима выглядели воинственно. Это были воины-карибы, жившие на льяносnote 1 к северу от Ориноко. На груди у каждого висел латунный крестик вместо обычных талисманов — они и впрямь были христианами.
Пленники, заметив, что я направляюсь к ним, подняли головы и оживились, словно стряхнув с себя оцепенение. В глазах у них вспыхнули проблески надежды.
— Вы по доброй воле идете с испанцами? — спросил я у них.
Вопрос прозвучал чуть ли не как оскорбление или насмешка: все бурно запротестовали.
— А если так, то отчего вы не убежали, отчего не защищались?
Один из пленников постарше, лет тридцати, ответил:
— Мы не могли, господин, они напали на нас неожиданно. Некоторым удалось, а нам нет.
— Я хочу вас спасти! Но если я вступлю с испанцами в бой, вы нам поможете?
Они сразу же ожили, прежней угнетенности как не бывало. Обеспокоенные чаима подступили к нам ближе, схватившись за оружие.
В это время Арнак шепнул мне, что от главного тольдо к нам направляется сын Конесо.
— Его послали за нами следить, — проговорил я. — Лучше им не знать, о чем мы говорим. Иди, Арнак, ему навстречу и во что бы то ни стало верни назад.
— А если он не послушает?
— Сделай так, чтобы послушал! До кровопролития не доводи, понятно?
— Еще какой-то испанец идет! Его послал дон Эстебан.
— Этот, наверно, не понимает по-аравакски…
Я снова повернулся к пленникам.
— Если дело дойдет до драки, — продолжал мой собеседник, — мы поможем, конечно! Но не знаем, как это сделать.
— Напасть на охрану.
— С голыми руками?