Выбрать главу

Холодное темное ненастье поползло, обволакивая меня. Да, я помнил немногое, но лицо этого изваяния было лицом женщины, которую я любил. Нет, не смертной женщины, а богини.

А я был тварью, смертным, созданным творцами ради их собственных, неизвестных мне целей. И я осмелился полюбить богиню, которая приняла человеческий облик и ответила на мою любовь. Но теперь я лишился ее.

Напрягая всю свою волю, я пытался оживить статую, заставить ее шевельнуться, начать дышать, двигаться и улыбаться.

Но она оставалась холодным, мраморным, покрытым золотом изваянием. И я не мог отыскать в ней богиню, которую оно изображало.

- Пошли, - отрывисто бросил Александр. - Я замерз. Пора и в постель.

Омертвевший от тоски, уподобившийся камням, которые нас окружали, я последним возвратился в дом Эсхина.

10

Собрания на Агоре происходили на свежем воздухе, под прозрачным куполом открытого синего неба. Природная аудитория была образована склоном холма, обращенным к Акрополю. В тот день собралась огромная толпа. Хотя голосовать имели право даже не все мужчины, а только свободные граждане, ни один закон не запрещал горожанам слушать ораторов. И все-таки я не мог представить себе, как даже самый речистый демагог способен загипнотизировать толпу и, вызвав бурные проявления чувств, повлиять на голосование. Оратору приходилось перекрикивать шум находившегося поблизости рынка, где громкие голоса превозносили отварную ягнятину, орехи и какие-то засахаренные фрукты. Ветер нес с горы запахи сырого мяса и сушеной рыбы, а еще - мух.

Один из камней на склоне был приспособлен под трибуну оратора. Пятьдесят членов городского совета восседали возле нее на каменных скамьях. Начинал сегодняшние выступления Демад, человек рослый, стройный и элегантный. Его могучий голос доносился до самых дальних рядов слушателей, где стояли мы с Александром и его Соратниками. Благодаря своему росту я мог видеть все, но Александр то и дело поднимался на цыпочки и пытался заглянуть через головы афинян, стоявших перед нами.

- Ну зачем нам эти расходы, зачем воевать с соседом, который не желает нам зла? - вопрошал Демад. - Какое нам дело до мелких свар в северных землях? Если Филипп не имеет намерения сражаться с нами, зачем нам-то эта война?

Голос из толпы прогудел:

- Он похитил наше зерно!

- Эта бессмысленная война, - как будто не расслышав, продолжал Демад, приводит к росту налогов, истощает сокровищницу, наш флот тратит свои силы на дурацкие походы. А Филипп не хочет вредить Афинам. Даже захватив флот, перевозивший урожай, он вернул нам хлеб в обмен на ненужный нам город.

Демад вновь и вновь повторял одни и те же аргументы, делая особый акцент на дороговизне военных действий и их бессмысленности. Он то и дело напоминал, каких непомерных налогов потребует эта война.

- И что же мы получим за все наши жертвы? Ничего! Филипп засел в своих родных краях, задирает собственную родню, этих северных варваров, а не нас.

По лицу Александра пробежала судорога гнева. Услышав про варваров, он положил руки на плечи Птолемея и Гефестиона, оба они были почти на целую голову выше Маленького царя.

Наконец Демад закончил речь, и на трибуне его сменил Демосфен. Толпа зашевелилась. Начиналось то самое, ради чего все собрались. Невысокий, узкоплечий и чуточку сутулый, оратор медленно шел к центру помоста. На лбу Демосфена имелись большие залысины, хотя его волосы еще оставались темными, а борода была густой и кустистой и, по моему мнению, скрывала безвольный подбородок. Его глубоко посаженные глаза прятались под темными бровями. Он был в простом, ничем не украшенном хитоне из белой шерсти. Соединив руки перед собой, Демосфен замер, чуть склонив лысеющую голову. Наконец все собрание умолкло. Слышно было, как шелестел ветер в ветвях, как чирикали птицы в кронах деревьев.

Демосфен начал неторопливо, подчеркнуто драматическим тоном, каждую фразу он сопровождал жестами, словно бы пытаясь танцевать под аккомпанемент собственных слов. Голос его, более высокий, чем у Демада, и не столь сильный, слышно было не хуже. Демосфен не спорил с предыдущим оратором, он говорил, словно того не было вовсе. Из чего следовало, что Демосфен заучил свою речь, приготовив ее заранее. Он не импровизировал, а воспроизводил тщательно отрепетированное представление, каждый его жест и шаг идеально соответствовали словам. Он читал жаждущей того аудитории долгую и сложную поэму, не рифмованную, но выдержанную в едином ритме. Афинянам речь Демосфена нравилась, они с явным удовольствием внимали его словам, радуясь точному выражению, каждой шутке и инвективе [разновидность сатиры, гневное письменное или устное обвинение].

Лицо Александра побагровело, когда Демосфен заговорил о варварском царьке, который словно безмозглая тварь наливается вином, о лукавом псе, который решил лишить свободы Афины. Его выпады против Филиппа носили личный характер и казались достаточно пылкими. Словом, уже через несколько минут толпа была полностью в его власти.

- Афины - это свет мира, в нашем городе нашли воплощение надежды на свободу всего человечества. Наша демократия словно маяк светит во тьме тирании. Пусть Филипп знает, что мы отстоим демократию, которую кровью и жертвами завоевали наши отцы и деды. Пусть Филипп знает: на что бы он ни отважился, афинский народ заплатит любую цену, вынесет все тяготы и одолеет любого врага, но сохранит в городе демократию и добьется ее распространения по всему миру.

Толпа отвечала единодушным одобрительным воплем. Примерно четверть часа афиняне аплодировали, кричали, свистели и топали ногами. Сложив руки и склонив голову, Демосфен терпеливо стоял, ожидая, пока они успокоятся, и, дождавшись наконец тишины, продолжил:

- Увы, находятся среди нас и такие, кто полагает, что Филипп не желает нам зла. Но откуда им это известно? Или сам Филипп делится с ними своими мыслями? Нет, он им платит. Они берут серебро и золото у тирана и пытаются успокоить нас, заставить отказаться от действий. Кого легче обмануть, чем себя самого? Каждый верит в то, во что хочет. Но дела царя говорят сами за себя. Филипп продолжает собирать армию. Зачем? Зачем он осаждает демократические города, основанные афинянами и населенные выходцами из Афин? Неужели у Филиппа по всей Греции найдется хотя бы один враг, против которого необходимо выставить столь могучую армию? Нет у него такого врага. И свое войско он собирает, чтобы напасть на нас, и ни на кого иного. Македонский царь мечтает покорить наш город, отдать в рабство его жителей, испепелить дома... Он всех скует цепями - ваших жен, дочерей, сестер и матерей, чтобы они стали рабами. Как и ваши сыновья.