"Нет, - безмолвно ярился я. - Все сделал я сам, своей собственной силой и волей". Аня говорила мне об этом в предыдущей жизни. Творцы опасались моей возраставшей силы, они страшились, что однажды я стану им равным, невзирая на то усердие, с которым они пытались остановить меня. Вот почему они стерли мою память, отослали в древнюю Македонию. Но они вновь просчитались. Я учился, развивался, набирался сил, невзирая на их предательство.
"Этот насмешливый хохот наверняка очередное их издевательство", уговаривал я себя, пытаясь пробудить в своем сердце уверенность.
- Я могу доставить Филиппа, - громко сказал я. - Я знаю, как это сделать, и у меня хватит сил и знаний.
И Филипп, царь Македонский, появился передо мной.
Он казался более раздраженным, чем испуганным. Царя едва прикрывал кусок тонкого полотна. Здоровый глаз его заморгал от яркого солнечного света, и я понял, что пробудил его ото сна.
- Орион, - сказал он без удивления.
- Да, мой господин.
Он огляделся:
- Где мы? Что это за город внизу?
- Мы далеко от Македонии. Считай, что ты видишь обитель богов.
Он фыркнул:
- Не слишком похоже на гору Олимп.
Тело Филиппа покрывали шрамы, старые вздутые белые рубцы виднелись на плечах и груди, уродливый свежий порез тянулся вдоль всего левого бедра. По ранам царя можно было читать историю всех битв, в которых ему пришлось участвовать.
- Павсаний сказал, что ты дезертир. А теперь получается, что ты еще и колдун?
Я хотел ответить, но вдруг понял, что Олимпиада показывала ему разные точки пространственно-временного вектора, как и мне. Оказавшись не в своей постели, а совершенно в другой части континуума, Филипп не испугался, потому что она проделывала это и прежде.
- Нет, я не колдун, - отвечал я. - Как и твоя жена.
- Бывшая жена, Орион. Поверь мне, она ведьма.
- Она показывала тебе другие места?
Царь кивнул:
- И не однажды, когда мы только что поженились. Она показывала мне, какой могущественной станет Македония, если я буду следовать ее советам. Он уставился на меня здоровым глазом. - Так, значит, ты с ней в союзе?
- Нет, совсем наоборот.
- Но ты обладаешь такой же силой, что и она!
- Нет, - возразил я. - Увы, она куда более могущественна, чем я.
- Она сильнее всех, - пробормотал он.
- И хочет убить тебя.
- Я знаю. И знал это многие годы.
- Но на сей раз...
Он поднял руку, чтобы остановить меня:
- Более не говори об этом, Орион. Я знаю о ее планах. Я стал для нее бесполезен. Настала пора Александру воплощать в жизнь ее стремления.
- Ты хочешь умереть?
- Нет, не особенно. Но каждый человек когда-нибудь умирает, Орион. Рано или поздно. Я сделал то, что она от меня хотела. И теперь она, как самка паука, должна пожрать самца.
- Но этого можно избежать, - возразил я.
- И чего ты хочешь от меня? - спросил он, свирепо задирая бороду. Чтобы выжить и остаться на троне, я должен убить ее, а я не в силах этого сделать; кроме того, она подучит Александра начать гражданскую войну. Неужели ты думаешь, что я хочу утопить мой народ в крови? Или мне нужно убить еще и своего сына?
Прежде чем я ответил, он продолжил:
- Если македонцы затеют междоусобицу, что подумают народы, живущие вокруг? Что, по-твоему, сделают тогда Демосфен и афиняне? А фиванцы? А царь персов?
- Понимаю.
- В самом деле? Тогда вернутся прежние времена и все, чего я добился, пойдет прахом. - Он глубоко вздохнул, потом добавил: - Пусть Александр живет, даже если он и не мой сын. Я не буду убивать его.
- Тогда они убьют тебя, - сказал я. - Через день или два.
- Да будет так, - сказал Филипп. - Только не надо говорить мне, кто и когда это сделает. - Он сардонически усмехнулся. - Я люблю сюрпризы.
Испытывая разочарование, я качнул головой и шагнул в сторону.
- Подожди, - сказал он, неправильно истолковав мое поведение. - Это будешь ты, Орион? Ты мне это хочешь сказать?
Распрямившись в полный рост, я ответил:
- Никогда! Я скорее умру, чем позволю убить тебя.
Царь внимательно посмотрел на меня:
- Ты говоришь правду. Я никогда не верил в россказни о твоем дезертирстве.
Повернувшись ко мне спиной, царь направился в сторону города и, едва сделав три шага, исчез, оставив меня одного в далеком мире творцов. Я закрыл глаза и...
Открыл их в темнице крепости Эги. Я был скован по рукам и ногам, и голова моя - там, где Павсаний ударил меня, - ныла тупой болью.
В своей темной камере я мог определять время лишь по биению собственного пульса; способ непрактичный, однако за неимением чего-либо лучшего я считал сердцебиения, как человек, страдающий от бессонницы, считает овец. Я мог покинуть камеру и переместиться в опустевший город творцов, но мне все равно пришлось бы вернуться в это же самое место и вновь ощутить на себе эти же самые цепи. Подобно Гере, я был заперт в ловушке, пока ход событий не определится тем или иным способом. Но, заметив крыс и в этой камере, я забыл про подсчет пульса. Как и в темнице в Пелле, мои хвостатые компаньоны были не прочь отъесть мне пальцы рук или ног, если я не буду все время шевелиться. Обручи столь плотно стискивали мои запястья, что руки нормального человека распухли бы. Но я сознательно заставил глубоко лежащие сосуды взять на себя работу периферийных, пережатых наручниками. Еще я постоянно шевелил пальцами, чтобы разогнать в них кровь и отпугнуть голодных грызунов с жадными глазами-пуговками.
Внезапно я услышал шаги: кто-то, шаркая ногами, шел по коридору снаружи. Люди остановились у моей двери. Засов взвизгнул, дверь со скрипом отворилась. Я увидел тюремщиков, один из которых держал факел.
Между ними стоял Кету.
Он протиснулся между стражниками и вошел в мою камеру. Встав на колени, индус заглянул в мое лицо:
- Ты еще жив?
Я улыбнулся:
- Я еще не достиг нирваны, мой друг.
- Слава богам! - Он распрямился и велел тюремщикам вывести меня наружу.
Я сопротивлялся, пока они волокли меня по коридору в замыкавшую его большую комнату. Сердце мое застучало, когда я заметил вокруг пыточные инструменты.