Алевич открыл шторы, поднял опрокинутое кресло. Он сокрушенно качал головой и повторял:
— Надо же! Вы только подумайте.
Сергей Андреевич молчал. Он сел в кресло, заглянул в полуоткрытый ящик стола, вытащил оттуда смятую красную бумажку, расправил, положил на стол. И вдруг улыбнулся. Улыбка получилась растерянной, даже глупой.
— Как же я не сообразил, — сказал он.
— Клетка оказалась легкомысленно открытой, — объяснил Алевич, сидя на корточках и собирая бумаги, улетевшие со стола. — Может, дефект замка? Гурина клянется, что вчера запирала.
— А сегодня утром она заходила в виварий? — Ржевский сложил красную бумажку вдвое, потом вчетверо, провел ногтем по сгибу, подкинул фантик ладонью.
— Сегодня утром?.. Мы сейчас ее вызовем.
— Не надо. Я сам туда спущусь.
— Может, все-таки вызовем врача?
— Ничего не случилось, — сказал Ржевский. — Немного ушибся. И все. Надо было мне раньше догадаться. Струсил.
— Бывает, — сказал Алевич, — даже с директорами.
Он подошел к двери на два шага сзади Ржевского, в дверях обернулся, глазом смерил расстояние до письменного стола, покачал головой:
— Надо же так сигануть!
4
Оба шимпанзе жили на первом этаже, в большой комнате, разделенной пополам толстой редкой решеткой, отдельно от собак, которые ютились в подвале и устраивали иногда шумные концерты, будто оплакивали свою подопытную судьбу.
Глаза у Гуриной были мокрыми.
— Я запирала, — сказала она. — Я проверила, перед уходом проверила.
Шимпанзе были очень похожи. Только у Джона, матерого самца, морда уже потеряла лукавство и озорную подвижность. Он спокойно чесал живот, чуть прищурив глаза, кивнул солидно Ржевскому и ничего просить не стал — знал, что у этого человека не допросишься. Захочет, сам даст. Лев — живее. Лев сморщил лицо, удивительно похожее на отцовское. У обезьян разные лица, как у людей, — если общаться с ними, никогда не спутаешь. Лев вытянул губы вперед. Лев был собой доволен.
— Ну как же ты, чуть директора не убил, — сказал ему укоризненно Алевич.
— Это чья клетка? — спросил Ржевский.
— Как так чья? — не поняла Гурина.
— Лев сидит в своей клетке?
— Конечно, в своей, — сказала Гурина.
— Ошибка, — поправил ее Алевич. — Мы его сюда только на той неделе перевели. Поменяли клетки.
— Правильно, — сказал Ржевский. — Тогда все понятно.
— Что? — Гурина была очень хороша непорочной, розовой красотой с какой-то немецкой рождественской открытки. Только вот глаза мокрые.
Ржевский подошел к клетке и сунул руку внутрь. Лев протянул лапу и дотронулся указательным пальцем до руки Ржевского.
— Осторожнее, — прошептала Гурина.
— Не беспокойтесь, Светлана, — ответил Ржевский. — Мы с ним давно знакомы. Уже пятый год.
Гурина не стала спорить. Не посмела. Лев появился в виварии три недели назад. До этого Ржевский видеть его не мог. Но возражать было бессмысленно
— директор знал, что говорил. Если, конечно, не произошло мозговой травмы.
— Покажи-ка, Лев, — велел Ржевский, — как открывается этот замок.
Джон заволновался в своей клетке, заворчал, был недоволен.
— Ну, чего же, — настаивал Ржевский. — Мы же знаем этот маленький секрет.
Лев наклонил голову набок. Он все понимал. Потом знакомым, джоновским движением почесал себе живот.
— Ты уже съел, — сказал Ржевский. — Нечестно дважды получать награду. Ты съел без разрешения.
Он вынул из кармана красный фантик, показал Льву. Джона это привело в ярость. Он тряс решетку, пытался добраться до сына, чтобы наказать его за самовольство.
Лев лениво протянул лапу, длинными пальцами пошевелил замок, чуть приподнял его. Замок щелкнул и открылся.
— Вот и весь секрет, — сказал Ржевский. — Спасибо за демонстрацию, Лев.
— Даже я не знала, честное слово, не знала, — сказала Гурина.
— Правильно. Не знали. Знали только Джон и я. Но Джон не пользовался знанием без нужды. Он у нас солидный мужчина.
Солидный мужчина продолжал сердиться. У него были желтые страшные клыки, и в гневе он закатывал глаза, так что видны были только белки.
— Замок сменим, — заверил Ржевского Алевич. — Я сейчас же слесаря позову. Но какой мерзавец, а? Найти дорогу к вам в кабинет. Какая сообразительность!
— Спасибо, Лев, — сказал Ржевский, — спасибо, молодец.