И тогда, словно воздаяние за грехи, пришло знание, что Шеол неминуемо взорвется и уничтожит всю планету.
Космическая справедливость. Во всяком случае, космическая ирония. Я даже мысленно усмехнулся, узнав, что Сетх, вопреки своим выспренним разглагольствованиям о приспособленности рептилий и их заботливом отношении к окружающей среде, в душе остался безжалостным убийцей миллионов, маниакальным истребителем собственного народа, поставившим власть и смерть превыше природы и жизни.
"Ты считаешь меня ханжой, безволосый примат?" - поинтересовался он в один сумрачный день, ничем не отличавшийся от прочих. Вокруг нас бушевала песчаная буря, ветер болезненно хлестал меня по коже. Сетх, как обычно, ехал впереди, повернув ко мне свою широкую спину.
- Я считаю тебя безжалостным убийцей, никак не менее, - откликнулся я. Совершенно не важно, слышал ли он мои слова - ему достаточно было уловить оформившуюся у меня в сознании мысль.
"Я спас Шайтан от той крайности, до которой довели бы Землю млекопитающие. Без жесткого контроля мой народ постепенно уничтожил бы свой мир".
- И потому ты уничтожил народ.
"Если бы я не вмешался, они уничтожили бы и себя, и всю среду обитания".
- Это лишь измышления для самооправдания. Ты захватил власть для себя и своих собратьев патриархов. Ты правишь без любви.
"Какой еще любви? - неподдельно удивился Сетх. - Ты подразумеваешь половое влечение?"
- Я подразумеваю любовь, заботу о себе подобных. Дружбу, настолько глубокую, что ты готов отдать жизнь ради защиты... - Слова застряли у меня в горле. Я вдруг вспомнил об Ане, и память о ее предательстве опалила меня горькой желчью. Меня едва не вырвало.
"Верность и самопожертвование. - От разума Сетха исходило насмешливое презрение. - Идеи млекопитающих. Признак вашей слабости. Равно как и концепция так называемой любви. Любовь - изобретение приматов, способ оправдания вашей одержимости размножением. Половое влечение никогда не играло для моего племени столь важной роли, как для вашего, теплокровная обезьяна!"
Я нашел в себе силы для ответа:
- Зато вы одержимы властью, не так ли?
"Я очистил мир, дабы принести в него новую жизнь - лучших из лучших".
- Выведенных искусственно. Ущербных и телесно, и духовно, вынужденных повиноваться тебе, хотят они этого или нет.
"Как и ты, Орион! - раскатился у меня в рассудке его шипящий смех. - Ты - способная приспосабливаться к неординарным условиям обезьяна, однако ущербная и умственно, и телесно, созданная более совершенными существами, дабы служить им, хочешь ты того или нет".
Жаркая ярость вспыхнула в моей груди, потому что он был прав.
"Естественно, тебе ненавистен и я, и содеянное мной. - Холодная насмешка Сетха облила меня, как талые ледниковые воды. - Ты понимаешь, что именно так поступили с тобой творцы, и ненавидишь их за это".
26
Наконец, проведя в пути не один месяц - а может, не один год, - мы вернулись в собственный город Сетха.
Он почти ничем не отличался от прочих городов. Над землей - группа приземистых древних построек, источенных тысячелетними трудами ветра и шершавой, как наждак, пыли. Под землей - хитросплетение коридоров и галерей, ярус за ярусом спускавшихся все глубже и глубже.
Здешние горожане, окрашенные в разнообразнейшие оттенки красного, все без остатка вышли на главную улицу, чтобы молчаливо, смиренно поприветствовать вернувшегося господина в свойственной рептилиям манере.
Три красно-оранжевых охранника отвели меня глубоко под землю - в жаркую келью. Там царил такой мрак, что мне пришлось на ощупь определять ее размеры. Темница оказалась примерно квадратной и тесной: стоя посредине, я почти дотягивался руками до обжигавших жаром стен. Конечно, никаких окон. Ни малейшего проблеска света. И нестерпимо жарко, словно медленно поджариваешься в микроволновой духовке.
Стены и пол обжигали при малейшем прикосновении. Мне смутно припомнилось, что на Земле медведей учили плясать, загоняя их на нагретый пол, чтобы они поднялись на задние лапы и принялись скакать в тщетной попытке избежать мучений. Я тоже старался устоять на цыпочках, сколько мог, но мало-помалу усталость и высокая гравитация взяли свое, и я рухнул на раскаленный каменный пол.
Впервые со времени прибытия на Шайтан мне снился сон. Я снова был с Аней в лесах Рая, жил просто и счастливо, и от нашей любви повсюду распускались цветы. Но когда я протянул руки, чтобы обнять ее, Аня изменилась, преобразившись. В одно мгновение она превратилась в мерцавшую сферу серебряного света, на которую больно было смотреть. Прикрыв глаза рукой, чтобы защитить их от ослепительного сияния, я попятился.
Из немыслимой дали до меня долетел издевательский голос Золотого богоподобного существа, создавшего меня:
"Орион, ты зашел слишком далеко. Неужели ты надеешься, что богиня полюбит червя, слизняка, личинку?"
Передо мной материализовались все так называемые боги. Темнобородый, серьезный Зевс; узколицый, вечно ухмылявшийся Гермес; бессердечная красавица Гера; широкоплечий рыжеволосый Арес и десятки прочих - все в роскошных одеждах, все украшены великолепными драгоценностями, все безупречно хороши собой.
И все глумились надо мной, осмеивали мою наготу, указывая пальцами на мое иссохшее тело, покрытое ссадинами и багровыми рубцами, оставленными разящим ветром Шайтана. Они захлебывались хохотом. Ани - Афины - среди них не было, но я ощущал ее отдаленное присутствие, леденившее мою душу, будто зимняя вьюга.
Боги и богини содрогались от хохота, а я ошарашенно застыл, не в силах пошевелиться, не в силах даже заговорить. Деревья лесов Рая раскачивались и сгибались под снегопадом, укутывавшим их, скрывавшим землю белым одеялом. Даже хохот богов гасила, поглощая, белая пелена. Боги ушли в небытие, и я остался один среди мерцания белого снега.
Но вот ласковая белизна преобразилась в серебристый металлический блеск. Затем серебристый цвет приобрел красноватый оттенок, стал яростно-алым и начал стекаться, снова обретая форму. На сей раз предо мной предстал Сетх. Нависнув надо мной массивной громадой, он смеялся над моими муками и растерянностью.
Я осознал, что долгие месяцы не видел снов-странствий лишь потому, что мне не было позволено. А теперь, когда мое путешествие подошло к концу, он забавляется тем, что вторгся в мой сон, извращая его ради собственного удовольствия.