Всё тут. Скрытая похвала. И неверие в честно добытое. И подозрения необоснованные. Намечающаяся сержантская улыбка так и не появилась. Вместо неё обрисовалась припозднившаяся мыслишка, что с таким кошелём домой-то можно было и вовсе не возвращаться.
- Я их выиграл, - прояснил ситуацию несчастливый в браке служака. - Честно выиграл, не жульничая. Все сорок кругляшей добыты праведнее некуда. - Сержант уже горько жалел, что заначил от жены всего десятку: «Мог бы и поболее, раз уж не хватило тяму от этой язвы сбежать. Ну, хоть бы дюжину или даже пятнадцать...»
- Выиграл?! - безжалостно оборвала философствования мужа вздорная баба. - Это на ту монету, что я тебе поутру дала?
- Н-ну... да...
На какое-то время в хижине повисла звенящая, как комариная туча, тишина. Седеющая сержантская голова, как-то сама собою ушла в плечи. Чего греха таить, служака, принимавший участие в десятке военных кампаний и в бессчетном количестве кабацких неурядиц, проливший не один галлон вражеской и своей крови, супругу, богами ему всученную, уважал до благоговейного ужаса.
- Кхе... - обещая кухонный шторм сказала сержантиха, - кхе, кхе... Расскажи-ка ты, сокол ясный, мне, дуре тёмной, почто это ты токмо едину монетку в заклад поставил?
- Дык это...
- Ты мне тут не «дыкай»! - в очах бабы мелькнули отсветы адского пламени, и стало ясно, кто в этой семье носит... более высокое воинское звание.
«Она ж у меня и дивизионным старшиной быть способна! - с мазохистской гордостью думалось ветерану-подкаблучнику. - Или даже... Страшно вообразить... Бежать надо, ей-ей, бежать!»
- Ты зенки-то свои бесстыжие не отводи, - продолжался супружеский разговор по всем правилам разбойничьего наезда. - Ответствуй по чести: почто, в предприятие столь прибыльное, более одной деньги не вложил, скаред?
- Так ведь ты же сама мне...
- Что-о-о? Опять я во всём виновата! Опять беспричинно стрелки на меня переводишь? - красные руки бабы ловко ухватили скалку и сковороду. - Семейную сцену решил спровоцировать? Что ж, воля твоя. Только потом обиды на меня не держи.
«Никак биту мне быть, - провидчески помыслил сержант. - И, похоже, в чинах ейных я маху дал. Какой старшина?! Не лейтенант даже. Ей в полковниках ходить, никак не ниже».
Жена тем временем гнула свою линию, приближаясь на расстояние подходящее для нравоучительных действий:
- Ты, стручок гороховый, почто мужнюю волю не явил? Почто меня суровостью взора не убедил? Гласом грозным не устрашил. Почто кулаком для аргументации неоспоримой по столу не вдарил? Даже у дружков-собутыльников ни полкопейки занять не догадался. Вот я сейчас тебя научу... Что?.. Это как?..
Оказалось, что слова последние бабища, собой в гневе залюбовавшись, произносила в полном одиночестве; неблагодарный зритель утёк. Во время её пламенной речи, недослушав (как посмел?) муженёк решился на побег. Решился и осуществил. Ох, ежели попадёшься, не ожидай милосердия дезертир семейного фронту. Но, что совсем прощению не подлежит так это факт умыкания со стола заветного кошеля.
- Это куда? Это где? У-у-у, ворюга, деньги верни! - взвыла не носившая погон полковничиха. - И сам вернись, всё прощу... почти. Только рискни завтрева объявиться, я уж тебя приласкаю, век не забудешь!
Не слышал сержант ни угроз, ни обещаний, ни проклятий, скорым походным шагом удаляясь в сторону родной караулки.
Утром на стол похмельного капитана Офри лёг мятый листок бумаги с солдатскими каракулями. Капитан оком мутным глянул на письмена, признал в них шергодонскую вязь, сильно сморщился и попытался осилить изложенное. Понятно, с задачей не совладал и, не мудрствуя, подмахнул... «Рапорт о добровольном переводе сержанта такого-то на границу с Незнаемыми землями в крепость «Гранитную» для прохождения там службы до геройской гибели или до законного абшида через три с половиной года».
«Уж, тамо-тко она меня никак не разыщет, - утречком розовым счастливо думал усач, громоздясь в доспехе на подводу, что с обозом отбывала в те края. - Там-то я заживу спокойно. Чудища водятся? Так, что с того? Я к ним дома попривык, теперь никакую монстру не забоюсь. Жаль только шлем в передней на гвозде остался. Хороший был шлем, крепкий».
...Офри прямой, как кол, и чёрный рожей, что кладбищенский ворон, стоял на балконе для знатных гостей и смотрел на безобразия чинимые орком на ристалище. Рядом, возложа руки на короткий костыль стального дерева, уродливой статуэткой замер Мудря.
- Ох, помню, как мы с тобой, гоблин, намучились. Гёз тогда в матерных оборотах меня обскакал, а это диво. Но, островитянин...ффу-у-у...