Ну и Гёз!..
Гёз был первым, кого, выбравшийся в большой мир, гоблин начал уважать. А теперь Мудрак в глубокой тайне от всех и вся уважал Хряпа. За настырность. За упёртость. За упрямство. За то, что молодой орк так похож на прежнего гоблина. В этой своей слабости Ялохыч ни за что бы, ни сознался, даже под пыткой, правда не самой страшной и болезненной. К примеру, если бы некий гипотетический злодей, поймавши Мудрю, стал требовать от него выболтать этот свой секрет под угрозой отрезания уха гоблин бы явил чудеса стойкости и с гордостью ответил бы: «Нет». Но вот ежели дело докатилось бы до самого отрезания, тут уж Мудрак устоял бы вряд ли и сознался. Сознался бы, что уважает Хряпа, Гёза, Офри, Кхонопулуса, всех людей доброй воли, орков и эльфов. Гоблин обязательно заострил бы внимание вопрошающего, что он терпимо относится к гномам и вообще питает к ним тайную симпатию, а ещё безмерно любит тёмных эльфов, в основном ихних баб. Но если очень надо, то он, Мудрак Ялохович, способен вылюбить и... Правда без особого пыла и старания. Но в первую голову он уважает того, кто в данную минуту держит нож. Против естества не попрёшь: всем обитателям Амальгеи известно насколько сговорчивы и покладисты бывают гоблины, да и они одни, особенно если к горлу приставить нож, или зажать пальцы между дверью и косяком.
Гоблин раздражённо пошипел на самого себя и встретившихся на его пути культуртрегеров, качнул ананасом, досадливо сплюнул и тоскливо признал, что «украсть» в данном случае, всё-таки не вариант. Но полностью отказаться от идеи на время лишить Хряпа его новой игрушки Мудря не собирался. Он был уверен, что в ней, в идее, есть рациональное зерно. И Мудрак Гоблин принял волевое решение вызвать орка на поединок, дружественный, естественно, как-никак коллеги. Поединок на интерес. Так, что же тёртый калач гоблин может предложить салаге-орку?
Мудрак глубоко задумался, и это промедление решило всё...
В самом сердце шергодонского замка, в одном небольшом и на удивление просто обставленном помещении у витража с коленопреклонённым рыцарем стояла стройная женщина с волевым лицом и умным, проницательным взглядом. Её сиятельство графиня Шергодонская выглядела моложе своих пятидесяти с хвостиком, чем по праву гордилась, носила платья с низким вырезом лифа и кринолином преимущественно светлых кремовых или бежевых тонов, туфли на высоких каблуках, пышные парики с буклями и броши в виде хищных бестий. Аджаберта любила мужчин, не без взаимности, светлые вина, пока без последствий для здоровья, своего сына будущего правителя Шергодона и сам Шергодон. Не любила она - и это было известно всем, - неопределённых положений с неверными шансами.
Сейчас положение было именно таковым. И графиня, тонкий политик, умевшая принимать правильные решения в самых непростых ситуациях, решила позволить себе толику женской неуверенности. Так, для разнообразия. Ну и для того, чтобы услышав мнение неглупого царедворца ещё раз взвесить все «за» и «против» на точнейших весах собственных внутренних ощущений. Графиня была умницей, и холодный расчёт был ей не чужд, но, женщина до кончиков ногтей, она не сбрасывала со счетов отзвуки струн своей души. Сейчас этот тончайший инструмент был разлажен и никак не хотел звучать в унисон с партией предложенной туговатым на ухо рассудком.
- Вы доверяете ему? - спросила она, не оборачиваясь.
- Гм-гм... - прочистил горло её собеседник, отодвигая стопу бумаг на рабочем столе графини, дабы освободить место для тускло светящейся пирамиды.
- Не стойте почтенный Кхонопулус, присаживайтесь.
- Но, ваше сиятельство...
- Садитесь уже! Из уважения к вашим заслугам и летам... Не спорьте. К тому же, вы знаете, мне не нравится, когда кто-то стоит у меня за спиной. - Она полуобернулась к придворному магу. Тот только, что опрокинул чернильницу, зацепив её широким рукавом своего одеяния, и теперь отряхивался, старательно орошая стены, мебель и книги в шкафах дивными фиолетовыми кляксами.
- Не обижайтесь на меня, сударь, - Аджаберта сделала вид, что ничего не заметила, - я сегодня несколько взвинчена. Но ведь женщине это простительно, не правда ли?