С ним пришли и пара его десятников, демонстративно увешанные с ног до головы оружием и подчеркнуто мрачно косившиеся на рабочих.
Укутанный в укороченный плащ Тени семьи Главы Римму, прищурившись на свет принесенного Хозяином Склада шара старых светляков, тихо прошипел.
— Это я, соскучились? — и, видя как на кольях, мыча, корчится от ужаса Жрица, довольно оскалился. — Вижу, рада.
— Только эту, — прогудел простуженным басом Смотритель и почесал свои изъеденные за многие сезоны работы на Мешалке руки, знаменитые белые руки работавших там орков, как и белые ноги.
— Обеих, — Римму небрежно отмахнулся, весь в нетерпеливом предвкушении указывая, где и как поставить горшок и разложить его личные инструменты для пыток.
— Цену знаешь и добавь сразу еще одну, если опять перестараешься. В прошлый раз они едва не сдохли, после тебя пришлось Знахарку звать. Сколько она стоит, знаешь?
— Добавь, — Римму махнул лапой своему стражу, что со значением начал неторопливо рыться в поясной сумке, доставая новенькие ножи выделки мастерских.
Получив плату, Смотритель ушел в сопровождении своих орков, оставив посетителя наедине с пленницами. Его же стражи тоже вышли и, сев у проема, стали играть в камешки, упрощенный вариант для рабочих, обмениваясь после проигрышей громкими оплеухами.
Римму пещерным пауком сновал по Норе, с удовольствием занимаясь приготовления и буквально купаясь в облаке страха и ненависти от пленниц.
Разложив на обрывке циновки свои инструменты и открыв крышку горшка, пустив в спертую и вонючую атмосферу Норы еще и запах тлеющих углей.
— Самое дерево, поперечины с фермы грибов, сейчас там столько не нужно, новые Хозяева им торгуют.
В багровых, слабых сполохах из горшка, его лицо кривилось от пробегающих по нему теней. Подняв с циновки потрепанный малый веер с Кухни, помахал над горшком, морщась от жара и дыма.
— Вам понравится, это не сушеный навоз рабочих, только вонь и никакого жара, а здесь чистое пламя.
Он осторожно засунул в горшок несколько каменных лезвий и присел у горшка, разглядывая своих жертв. Обе самки со старательно скрываемым ужасом смотрели на его морщинистое лицо, что сейчас было полностью неподвижно, только в глазах мелькал блики пламени из горшка.
— Чистое пламя, для чистых самок, чистая боль, — Римму сунул руку в обрывки плаща и, покопавшись в них, достал черный брусок, понюхал его, довольно оскалился и с хрустом оторвал кусок. Медленно пережевывая, засветился глазами и глубоко вздохнул, по подбородку потекла пузырящаяся слюна.
— Жаль, что у тебя языка нет, жаль. Ты ей поможешь, голос у тебя звонкий, Гайту, — он покатал ее имя во рту и широко оскалился, — я даже и не мечтал, что смогу до тебя дотянуться. Кричи громче, так чтобы тебя за Воротами услышали. А то ты только проклинаешь и зубами скрипишь. Вот твоя Тень была громкой, жаль-то как, что сдохла. Этот Скара Гловач такой праздник испортил. Криворукий грузчик.
Римму еще немного посидел, помахивая веером и принюхиваясь к своей готовке.
— Камень, он, как живой, его надо слышать и чувствовать. Он только с виду холодный, а он живой. Ты его погладь и согрей, и он себя покажет. Вот сейчас, вот слышите, такое потрескивание, значит, скоро готов будет. Он тогда тихо так запоет, воду в нем отдавая. И тогда я вас порадую. Ты, главное, громче кричи, Гайту. Не держи в себе боль.
— Боль она такая, — он задумчиво покрутил пальцами и с хрустом отгрыз новую порцию, — вам-то, откуда ее знать, сытые и здоровые. Тени-и-и, — он ткнул в потолок пальцем, — а мы щенки в Яме. Меня отобрали на Малом отборе, как я тогда прошел, не знаю. Не помню совсем. Помню — голод и других щенков. Потом ученая Яма, начали учить. Учили и били. Били и учили. Кто не смог, тот сдох. И обрезали нас всех. Дабы глупостями голову не занимать. Кто знал, что я так поднимусь. Уж сам Балаур не раз говорил, что зря. Могли бы от меня щенки быть, породу улучшить.
— Я его сам убил. Вот этим, — он показал самкам хорошо им знакомый тонкий, источенный железный нож, — это от старых времен осталось в его семье. Не сразу он умер. А перед смертью он увидел, как вся его семья умерла. Долго они умирали, удобный нож, не хуже каменных, что мы делаем. Я вот скоро новый плащ одену, из шкур его и его семьи.