Затащив Уша в свой отнорок, Старший после короткой торговли выкупил у Уша мешочек с остатками мази, скормив им взамен по порции пасты грибов из своего пайка. Плюс еще им уже в ферме, догнав их вне видимости из Мешалки, вручили горсть сушеных грибов.
После чего взбодрившиеся щенки понесли свой груз на выход из фермы. Стража ворот, увидев, что они несут, без разговоров открыла им проход и, прорезав собой толпу рабочих орков новой смены, они потрусили к самому страшному месту Бооргуза.
Разделка.
Глава 6
Поселок Уруков. Ходок
Утром, в сереющем полумраке, из лагеря потянулся первый караван уходящих к воротам уруков и моих воинов. С больными остались лапа с Углуком и все лекарства и еда, что мы принесли. Уходящие несли самых слабых и помогали идти тем, что покрепче щенкам рода. Таур несла за спиной слабенькую самочку и не спускала глаз с шедшего впереди Ру, а тот еще помогал идти другим.
— Крепкий, привезем к себе, не забыть присмотреть за ним, — подумал я.
У меня за спиной тоже сидел в веревочной петле тощий-тощий щенок, так и не сказавший ни слова с момента, как я его увидел. За мной тащили шаманку несчастные посыльные. Старушка, вначале пытавшаяся вырваться, затихла и молча покачивалась под шестом, закрыв глаза.
Больные и слабые нас здорово тормозили, да и носильщики в основном не сильно отличались от тех, кого они несли. Потому до лагеря у стены мы добрались только к вечеру. Нас там уже с нетерпением ждали. И не только те, кого я уже знал.
С той стороны ворот разбили лагерь орки Бооргуза. Не меньше полусотни Охраны и гребцов, с оружием и, как мне сказали, с Купцом во главе. Дав своим воинам отдохнуть час и подкормив уруков, обставили свой выход по правилам орочьей дипломатии. Со стены вниз упали все веревки, что удалось собрать, гребень стены покрыли лучницы и копейщики уруков. А по веревкам вниз заскользили мои воины. Переполох, поднявшийся в лагере Купца, был сравним с появлением нашего дракона на реке. Пока сбившие строй мои Дикие медленно шли к лагерю, у них за спиной продолжали сыпаться оставшиеся уруки.
Стоя на гребне, я видел, как в лагере суета превратилась в панику, как в толпе метались командиры, пытаясь палками удержать свое воинство от бегства.
Выдержав паузу, махнул своим останавливая строй. Спустившись, подошел к лагерю, меня встретил уже знакомый мне десятник, с видимым даже под полумаской опухшим лицом.
— Уроз-ту, так тебя кажется зовут? Передай своему Старшему, что я пришел, как и обещал.
Вскинувшийся десятник прошипел.
— Он мне не старший, моя Семья — не его семья.
— Мне все равно, ты здесь, ты ему и скажешь.
Скрежетнув зубами, десятник развернулся и почти побежал к стоящему у костра большому шалашу, покрытому циновками из тростника.
Нырнув в него, он пробыл там совсем немного и, также рысью вернувшись, с неохотой поклонился и прошипел.
— Купец Бооргуза приветствует тебя, и спрашивает, с чем ты пришел?
— Драться не хочу, говорить хочу.
Кивнув в ответ, он еще ниже поклонился и, помедлив, процедил.
— Будь гостем в нашем лагере, Ходок.
— Я Ходок, я гость.
Проводив меня сквозь расступающихся орков, он оттянул полог, закрывающий вход и, поклонившись, пропел в глубину.
— Ходок, вождь Диких, — и, шагнув в сторону, пропустил меня в шалаш.
Войдя внутрь, в сгущающемся полумраке я огляделся.
Застеленный циновками пол и в дальнем от входа углу сидящая на полу темная фигура, закутанная в плащ, на голове широкополая шляпа со свисающими по краям бахромой бусами из мелких косточек. Странный запах.
Сделав пару шагов, я остановился перед сидящим Купцом. Немного помедлив, он выпростал руку из складок своего плаща и, постукивая висящими на ней костяными браслетами, указал мне на светлый коврик из шерсти, лежащий перед ним. Усевшись на него, я положил свой клинок на колени и тоже замер в тишине.
Еще помедлив, купец выпростал обе свои руки и хлопнул в ладони. В шалаш тихо протиснулись две самки и поставили между нами невысокий столик на трех ножках. После чего, с любопытством поглядывая на меня, быстро уставили принесенными с собой в сумках чашками. Разлив в две сильно пахнущий настой, упав на колени, поднесли их нам. Вошедший с ними десятник, севший на пол у входа, недовольно засопел.