Я выстроил этот ряд не из кокетства или тщеславия, а потому что он отражает мое социальное положение и из него явствует, что я не более чем типичный среднестатистический продукт описанного Андреасом Реквицем в его книге «Общество сингулярностей»[57] городского образованного среднего класса, который, сознательно или неосознанно, стремится к уникальности и индивидуализации, подчеркиваемой местом проживания (отреставрированное старое здание с лепниной близко к центру), путешествиями (достаточно далеко и частным образом), физической формой (стройный и подтянутый), питанием (вегетарианским, веганским, главное дело, политически и этически корректным), избранным для детей образованием (модернизированным, международным, персонализированным… – you name it[58]) – собственно, то, что присуще среднему классу повсюду в западных обществах. Спецификация, подчас доведенная до абсурда. Выходит, куда более «морально» есть киноа, завезенное из Перу или Боливии, чем местную тюрингскую колбасу? При этом flight shaming и food shaming[59] сталкиваются самым забавным образом.
С другой стороны, я, очевидно, представитель весьма противоречивого господствующего класса, часть истеблишмента, а именно (относительно) пожилой белый мужчина, профессор, чья миссия – исследование и преподавание почти исключительно канонических текстов, то есть текстов авторов, которых самих можно отнести к почившим белым старикам, таким как Лессинг, Гёте, Шиллер, Клейст, Бюхнер, Фонтане, Кафка, Беньямин, Кракауер, Томас Манн, Уве Йонсон. Впрочем, далеко не все из них умерли стариками: Бюхнер – в 23, Клейст – в 34, Кафка – за месяц до 41, Шиллер – в 45, Беньямин – в 48, Йонсон – в 49, причем Клейст и Беньямин покончили жизнь самоубийством, а Уве Йонсон умер от алкоголизма. Объединяет их то, что всю свою недолгую жизнь они настойчиво задавались вопросами законности и справедливости. С точки зрения этого реестра какие-то там объективные факторы не имеют значения, в расчет принимаются только поверхностные признаки: мужчина / белый / профессор, то бишь пол, цвет кожи, социальный статус. Так что, почти 80 процентов студенток Института германистики Лейпцигского университета, как-то принимайте это! В утешение им могу сказать, что, в отличие от других профессоров Института, я выходец из рабочей семьи, учился заочно, к тому же на «Востоке». Многие скажут (и уже говорят мне), что это никакое не достоинство, а, напротив, изъян. Человек, воспитанный в ГДР, явно «социализирован в диктатуре», состоял в пионерии и Союзе свободной немецкой молодежи, а значит, атеист, коммунист и коллективист, верноподданный власти и не способный думать самостоятельно. И если такой человек преподает в университете, то он только смущает умы нашей молодежи, это поистине троянский конь.
А что, если я в ответ предъявлю западным немцам свой счет? До объединения вы выросли и социализировались в той части Германии, где бывшие нацисты контролировали многие сферы жизни и где Гитлер в бессчетном множестве городов числился «почетным гражданином» вплоть до начала нулевых, – что вы на это скажете? А если вспомнить Глобке, Фильбингера или Вилли Дауме?[60] Или многолетнего авторитетного директора выставки documenta[61] (которая, кстати, до сих пор не очистилась от антисемитизма) Вернера Хафтмана, позже занявшего должность директора Новой Национальной галереи в Берлине, удостоенного многих наград и в 1999 году похороненного с почестями – хотя он был штурмовиком и членом НСДАП и с него не сняты подозрения в причастности к зверствам над итальянским населением и к пыткам партизан и его разыскивали в Италии как военного преступника[62]? Или напомнить вам о Генри Наннене, публицисте, издателе, основателе журнала STERN, именем которого названа школа и до 2021 года называлась престижная журналистская премия, хотя, согласно «Википедии», он служил в люфтваффе СС и ответственен за антисемитскую и расистскую пропаганду? Как видите, прошлое всегда можно прямо или косвенно повернуть в любую сторону.
В детстве и юности самое большое влияние оказал на меня дед со стороны матери, которого я почитаю и которым восхищаюсь до сих пор. Он родился и прожил всю жизнь в деревеньке Вёльфис на северной оконечности Тюрингского леса, где я и сам часто и подолгу гостил. В 1937 году он был призван в вермахт, а в 1939-м от ужасов войны напрочь потерял свою густую шевелюру. В 1952 году вступил в СЕПГ, а в 1953-м из нее вышел. В 1966 году из-за запрета на накопление частного капитала государство принудило его закрыть свою столярную мастерскую. В 1971-м вопреки всему открыл ее снова. В восьмидесятые он лично требовал от органов госбезопасности (Штази) – сначала в Готе, потом в штаб-квартире в Берлине – оставить его семью в покое. Он был личностью и авторитетом, человеком большой мудрости, не боялся никого и ничего и даже в тяжелейших условиях диктатуры жил независимо. Он подарил мне письменный стол, который смастерил собственными руками, и уже двадцать восемь лет я работаю за ним и двадцать семь лет ношу унаследованные от него часы марки Glashütte.
57
Согласно Реквицу, начиная с 1980-х годов в современном обществе стала доминировать установка на то, что универсальное больше не выступает в качестве ориентира, акцент переносится на сингулярное, то есть особенное, нетипичное, не подвергающееся «макдональдизации». Общество сингулярностей – это общество, где царит культ индивидуальности, которая отрицает стандарты массовой культуры и выстраивает собственный проект счастливой жизни.
61
Едва ли не самая главная выставка современного искусства, которая проходит каждые пять лет в Касселе. Основана в 1955 году Арнольдом Боде.
62
Ср. интервью в