А в это время Алина уже пришла в дом Лардинуа, расцеловалась с Жанин, улыбнулась остальным, узнала последние новости о бронхите — слава Богу, он не был слишком тяжелым — и приступила к жаркому из баранины, объясняя Шарлю, что Вирджиния Вулф так точно укладывала собственное безумие в свои метафоры, что для истории просто ничего не оставалось.
— Постой-постой, — прервал он ее, — да как только тебе это пришло в голову?
— Да потому, что мне это скучно. Помнишь, в «Миссис Деллоуэй» есть голос: сначала кажется, что он доносится с самого дна — но это не так; потом начинаешь думать, что он звучит где-то под сводами метро… а идет-то он из глубины веков, старая, как мир, женщина воспевает утраченную любовь, ее рот похож на яму в земле… Это так прекрасно, что хочется плакать, вот только никто никого не любит, все боятся, и каждый остается при своем мнении.
— Ты ничего не поняла, — говорит Шарль и начинает излагать собственное видение темы, а Алина горько сожалеет о своем порыве: «Знала ведь, что лучше будет промолчать!»
В эту ночь Алине снились кошмары. Она идет по улице и вдруг с изумлением понимает, что у нее осталась половина тела, одна нога и одна рука. Но как же я иду? Эта мысль заставляет ее утратить мирный покой незнания, она падает и просыпается, крича от страха. Нам, знающим, в каком странном положении оказалась Алина, этот сон кажется прозрачно ясным: «располовиненная» душа пытается предупредить свою хозяйку, но она, как водится, не слышит. Альбер обнял Алину, стал ее нежно успокаивать, она снова уснула и оказалась перед зеркалом, в котором не было ее отражения. Даже во сне Алина оставалась образованным филологом: отсутствие отражения спровоцировало появление графа Дракулы в широком плаще, подбитом красным шелком, и с клыками, наставленными прямо на нее. Она снова закричала.
— Если так будет продолжаться, тебе придется принять успокоительное!
— Нет, дай мне аспирин! — задыхаясь, просит Алина Апьбера.
Насколько мне известно, аспирин снимает только головную боль — но уж никак не душевную… Правда, в эту ночь кошмары отступили — должно быть, полу-Алине не хватало вдохновения.
Другая ее половина — мы знаем ее под именем Орланда, хотя она довольствуется кратким я, — тоже не спит. В глубинах этого существа затрепыхался Люсьен Лефрен, а узурпатор Орланда заснул и не так свирепо стережет свою добычу. При малейшей возможности Люсьен начинает видеть один и тот же сон: в нем Орланда оказывается среди незнакомых людей в непонятных ситуациях. Кто эта толстая, крикливо-плаксивая тетка? Почему он мечется, как безумный, стараясь не попасть в западню, зачем прячется по темным углам, дрожа от страха? И что за опасные личности то и дело заступают ему дорогу? Орланда вздрагивает и просыпается, ворча на Люсьена, этого бестактного хозяина, навязывающего гостю свои страхи.
— Ведь я же гость, разве нет?
В час он звонит ночному портье и просит у него снотворное. Честный малый отвечает, что лекарств не держит, но сообщает, что совсем близко, на углу улицы, можно все достать — кокаин, девочку, мальчика, амфетамины и — уж наверняка — транквилизаторы. Все это прекрасно, но придется вставать, одеваться…
— Ну хоть аспирин-то у вас есть?
— Да, мой собственный, у меня что ни ночь — то мигрень!
— Ссудите мне две таблетки, я вам завтра верну.
Вот так, через ацетилсалициловую кислоту, Орланда продемонстрировал единство духа с Алиной. Люсьен Лефрен, не так сильно веривший в могущество фирмы «Байер», попытался вернуться к своим мучительным грезам, но Орланда, укрепившийся в вере, ничего не слышал и спал сном праведника.
День второй: суббота
Выспавшись, он ощутил прилив энергии и готовность устроить генеральную уборку на улице Малибран — с помощью мыльной воды и одного из тех антисептиков, из-за которых в больницах всегда так мерзко пахнет гигиеной. Он очень удивился, не найдя постельного белья на смену: судя по всему, Люсьен Лефрен довольствовался парой простыней — наверное, стирал и сушил их в один присест в какой-нибудь прачечной. Матрас — более чем сомнительного качества — защищал фланелевый чехольчик: Орланда решил все выбросить и отправился в магазин по соседству, торгующий спальными принадлежностями. Он собрал грязную посуду, клеенку с кухонного стола, зубную щетку и две махровые рукавички — короче, все, что показалось ему подозрительным, — и опомнился уже ближе к вечеру в разоренной, но такой чистой комнате, что стерильностью она могла запросто поспорить с операционной. Сняв резиновые перчатки, он бросил их в помойку, тщательно вымылся в маленькой туалетной (ванны, естественно, не было!) и надел новую одежду.