— И чего хочет от тебя новоявленный брат?
— Ничего. Узнать меня. Ну, естественно, поскольку мы даже не знали друг о друге, он вынужден был рассказать правду, чтобы я подпустила его к себе, но он ничем не хочет повредить моим родителям. Мой брат… Знаешь, он нормальный, хороший парень.
Этой невозможной девке до ужаса нравится вот так именно и говорить!
— Ты уверена? Все это может оказаться выдумками чистой воды.
— Ну безусловно, но ему эта мысль тоже пришла в голову.
«Вот уж воистину, — подумала про себя Алина, — почему бы мне не начать писать романы? — Я так много их читаю и столько о них пишу, что, сама о том не подозревая, развила в себе способность к сочинительству!»
— Люсьен захватил с собой корешки счетов за все восемнадцать лет — я их просмотрела, потому что никак не могла поверить в эту историю, а потом он их сжег. Ну, не в кафе, конечно — пачка была слишком толстая, а рядом с водостоком. Наш миляга-сосед к тому моменту уже нагулялся и ушел — иначе он бы тебе рассказал. Следов «преступления» не осталось. Но отец знает. Мне неприятно думать, что у него был сын, которого он ни разу не навестил.
— А ведь Эдуар — самый честный и чистый человек из всех, кого я встречал в жизни!
— Увы… Знаешь, мне что-то не хочется с ним встречаться. Пока не привыкну. Я никогда не скажу ему, что мне все известно — захоти он меня посвятить, давно бы это сделал. Рассчитываю и на твою сдержанность.
Альбер пожал плечами:
— Что за вопрос… Но мне тоже требуется время на то, чтобы привыкнуть.
«Бедный папа!» — подумала Алина.
Уф! Мне тоже требуется время — чтобы отдышаться! Решительно, Алина не перестает меня удивлять. Я считала ее робкой, не предполагала в ней воображения, а посему не ждала от нее столь ловкой лжи, таких затейливых придумок: говоря коротко, я следовала в фарватере ее собственного мнения о себе, забывая, что эта женщина создала Орланду. Да уж, потемки чужой души частенько расставляют ловушку рассказчику, но что меня больше всего поражает — так это редкостная лживость молодой женщины: она преспокойно обвиняет отца в адюльтере, в том, что он бросил ребенка, и ловит кайф от рассказа о подлости — которую сама же и сочинила. Конечно, иначе она не выпуталась бы из той скользкой ситуации, в которую загнал ее сосед-сплетник. Разве что… стала бы настаивать на варианте «студент»? Возможно, ее могла бы вдохновить студентка, бившаяся в падучей у дверей ее кабинета?
«Этот молодой человек готовит диссертацию и хотел поговорить со мной о моей работе…» Но нет, Алина соображала быстрее, чем я сейчас: она вспомнила свое ошарашенное лицо и внезапное бегство и сказала себе — нет, не пойдет, академичная беседа не оправдывает слишком явного смятения. Она не знает наверняка, что рассказал Альберу сосед, и вопрос «Что он тебе сказал?» мог усилить подозрения, так что требовалось нечто «ударное», что оправдало бы ее поведение. Итак, судя по всему, я имею право восхищаться стремительностью ее ума.
Однако Алина почти пугает меня, и я не знаю, как далеко она готова зайти.
Поль Рено смотрел на уснувшего Орланду и находил его ангельски прекрасным. Какими странными уловками пользуется Венера, подстерегающая свою добычу! Его «закадрили» на концерте, Поль заплатил и думать обо всем забыл, «Муссон» вкупе с идеей экзамена на степень лиценциата в области математики спутали карты, а рассказ о пустой библиотеке в доме на авеню Уинстона Черчилля окончательно добил. Всю жизнь он не поддавался любви — и вот его победил молодой простодушный весельчак. Да, в это самое мгновение он — пленник наслаждений, от которых вкусил, но ведь он не из тех, кто живет только настоящим! Его чаруют и возбуждают и золото волос на подушке, и изящные линии щеки, и тонкий, полускрытый простыней профиль, и бесшумное дыхание, вырывающееся из приоткрытых губ, но он чувствует, как в нем нарастает страх. Он создал свой имидж и дорожит им: слегка загадочный холостяк, ценимый в обществе за обаяние, нравящийся женщинам, ни разу не выдавший своему окружению тех пристрастий и вкусов, которые могли бы ему повредить, он совершенно свободен, и вот теперь этой свободе угрожает опасность. Он выстроил свою жизнь, как надежное здание, он к ней привязан и считает себя счастливым человеком: Орланда его пугает. В нем есть нечто непонятное. Он кажется совершенно естественным и как будто ничего не скрывает, но Поль угадывает в нем какие-то противоречия, природу которых никак не может определить. Полю хочется думать, что молодой человек не проявит никакой инициативы — он ведь его не провоцировал, не знает даже адреса («Но я ведь и не спрашивал! А если бы спросил?»). Черт, а я ведь никогда в жизни ни у кого не интересовался его адресом, а теперь вот упрекаю его за то, что он не отвечает на вопрос, которого я даже не задал! Дьявольщина! Неужели, если уж мне суждено было отступить от всех моих принципов и влюбиться, я не мог выбрать человека, внушающего чувство безопасности? Неужели мне предстоит нырнуть в то самое безумие, которое оборачивается страданием?