Сколь бы умелы ни были специалисты, «отлучение» мамаши Лефрен от бутылки прошло не слишком удачно, и теперь она задыхалась в палате интенсивной терапии. Анни, сидевшая рядом, смотрела, как душа матери выбирает между жизнью и смертью, и копила злобу на брата.
Мари-Жанна, впавшая в уныние по причине того, что ни бережливость, ни лишения не помогли ей удержать счастье, тоже сидела — в парикмахерском кресле, — изливая душу мастеру, который превращал ее из натуральной блондинки в «пергидролевую», уверяя, что так намного сексуальней.
Жорж — или Жерар — во второй раз за день заявился на улицу Малибран и снова не застал там Люсьена.
Animula vagula blandula, все мы, маленькие души, блуждающие в поисках частички счастья и находящие одно только разочарование, живем с раной в сердце, тянем лямку от рассвета до заката, храбрые, но и трогательные, изо всех сил стараемся вести себя достойно высокого звания человека, мы неловкие, унылые и упрямые, наши ошибки ничего не открывают нам ни о нас самих, ни о других, а когда за поворотом дороги мы внезапно встречаемся взглядом со смертью, начинаем лепетать что-то жалкое, вроде того, что еще слишком рано, что еще чуть-чуть — и нам бы все удалось, но костлявая только хихикает, издеваясь, и говорит, что отвела нам достаточно времени и триста лишних лет ничего нам не добавят, потому что мы — «необучаемы», принимаем хорошие манеры за нравственные устои, собственную ложь — за правду, а жизнь и вовсе считаем идиоткой! Сказав все это, она утаскивает нас, вопящих от ужаса, в мрачную топку вечности.
Мадам Лефрен умерла незадолго до четырех.
Алина проснулась первой. Они с Орландой спали голова к голове, ноги их не соприкасались (да здравствуют широкие кровати!), и она чувствовала себя расчудесно. Алина зевнула, потянулась и отправилась на кухню. Вскоре к ней присоединился Орланда.
— Мне надо поработать, — сказала она. — Прочесть студенческие работы.
— Я помогу, так получится быстрее.
— Но как ты… — Она осеклась. — Ну конечно!
— Ты снова забыла, что я — это ты. Смотри, кажется, у меня почерк меняется, становится крупнее и решительнее твоего. Не бойся, я буду внимателен, постараюсь сдерживаться, и никто ничего не заметит. Полагаю, речь идет о сравнении двух материнских поцелуев — в «Жане Сантее» и в «Поисках…»?
Чуть позже она все-таки решила проверить, как у него получается.
— Кажется, ты придираешься сильнее.
— С возрастом человек добреет. Я сохранил юношескую непримиримость, которую ты позволила «сожрать» опытности.
Они проверили половину работ, потом Орланда потянулся и сказал, что ему надоело и они закончат завтра.
— Чем ты хочешь заняться?
— Хочу любви!
И он оставил ее одну.
Раз уж благопристойность не позволяет нам последовать за Орландой, останемся с Алиной. Но что я вижу? Алина хочет пойти с ним. И она этим шокирована. Как получилось, что она позволила ему спать в одной с ней постели — супружеской постели! — пусть даже они с Альбером так и не поженились? Алина себя не узнает. Она хотела бы призвать на помощь привычную силу характера, но не находит ее. Куда девалось воспитание, где моя мудрость, что случилось с почтенными предрассудками, превращающими меня в серьезную женщину? К невероятному моему удивлению, я вижу, что Алина улыбается. Да, визит Орланды меняет ее! Скажу вслед за ней: где ты, госпожа Берже, скучавшая над чтением в кафе «Европа» и не слышавшая скрытого тока запретных мыслей? Уже неделю он — «вольный стрелок», и это завораживает Алину. Интересно, как мужчина кадрит женщин? Она думает о Поле Рено — он ее интригует, вспоминает Мориса Алькера, который смотрел на нее только исподтишка.
Алине было двадцать пять лет, когда Морис умер, сгорел от рака печени. «Если бы я и соблазнила Мориса — а он (Алина по-прежнему не желает называть его Люсьеном, а я не могу подсказать ей имя Орланда!) заявляет, что я бы сумела, — то лишь для того, чтобы выйти за него замуж: старинный друг дома иначе поступать не может, следовательно, я очень скоро осталась бы вдовой. Интересно, закончила бы я учебу? С Альбером мы бы точно не встретились, потому что я унаследовала бы дом в Линкбеке и осталась бы там жить. Что за существование я бы себе устроила? Думаю, снова вышла бы замуж». Алина вообразила себя женой делового человека, матерью двоих детей, одетой в костюмчики от Шанель, и вздрогнула от омерзения. «В принципе, моя жизнь мне нравится», — сказала себе Алина и удивилась: всего несколько дней назад она испытывала вселенскую печаль. «Да, я действительно люблю литературу!» Она вспомнила, с каким острым наслаждением изобретала в среду вечером брата: «Может, в один прекрасный день я и сама начну писать?» Впрочем, эта мысль показалась ей слишком дерзкой, и она отступилась. Итак, Алина решила навестить Жаклин, чей муж в эти дни тоже уехал по делам, и набрала ее номер.