Я совершенно сбита с толку встречей с Алиной, потому что мне почти нечего сказать о ней. Алина похожа на свою мать, как та была похожа на свою, они принадлежат к числу тех хорошо воспитанных женщин, которым в жизни очень повезло: они не получили в подарок от фей-крестных слишком больших талантов, а с теми, что им достались, прекрасно управляются. Во всяком случае, так кажется со стороны. Возможно, мне следует поблагодарить судьбу за то, что она не навязывает мне их общества: не дай Бог, пришлось бы рисовать портрет госпожи Берже-матери. В Алине, правда, есть нечто особенное, она написала выдающуюся работу о Прусте: изучив каждую строчку первой главы «Поисков», она сумела доказать, что в ней заключена квинтэссенция всего романа. Алина блистательно показывает, что глупые тетушки служат прообразом не только Вердюренши, но и одряхлевшего герцога де Германта, сидящего в кресле в гостиной Одетты, ставшей Одеттой Форшвиль и позволяющей вводить в ее дом первого встречного. Но Алина жестко ограничила свой талант рамками профессии и даже тут скряжничает: ей предложили сделать из диссертации книгу, она согласилась — Алина никогда и никому не осмеливается ответить нет, — но, конечно, ничего не предприняла.
— О Прусте так много всего написано!..
Думаю, что могу объяснить ее поведение: Алина попыталась стать такой, какой хотела видеть ее мать, а потому она не чувствует себя единственной в своем роде — хотя это неотъемлемое право каждого из нас — и не считает, что может сообщить миру нечто уникальное.
Беззастенчиво проследовав за Орландой в туалет, я оставила Алину перед поездом: она всегда садится в вагон в числе первых, чтобы занять место у окна (лишнее преимущество — откидной столик!) и по ходу движения поезда — она любит смотреть на проносящиеся мимо виды. Алина сложила пальто, убрала его в багажную сетку, поставила свой маленький чемоданчик у ног, со вздохом достала томик «Орландо». Моей героине не по себе, она заранее скучает при мысли о трех часах в пути. В Брюсселе Альбер будет ждать ее на перроне, радуясь встрече после нескольких дней разлуки. «Нужно постараться выглядеть веселой!» Алина чувствует подступающие слезы.
— Да почему мне так грустно?
Ответ пришел сразу — точный, единственно возможный, хоть и неполный, как мы знаем: «Потому что я всегда грущу, но делаю вид, что счастлива. Изображаю довольство, которого не испытываю, и вечная восторженность Орландо доводит меня до исступления, я нахожу ее смешной — из ревности. У меня тоска. Я скучаю. Я надоела сама себе. Я самая большая зануда на свете, и у меня нет ни одного шанса сбежать. Встреть я себя в светской гостиной — не выдержала бы и часа такой компании, я все время спрашиваю себя, как Альбер меня выносит, да что там выносит! Откуда в нем эта уверенность, что никто другой ему не нужен?!» Она коротко судорожно всхлипнула. «Кажется, будто я завидую счастью, которое дарю ему, а это уж полное безумие! Объяснить столь абсурдный выбор можно разве что отсутствием у него воображения. Я смертельно боюсь жизни в одиночестве, он отвлекает меня от меня самой, худшим наказанием стало бы бессрочное заключение наедине со скучной душой, живущей в моем теле».
Алина крепко зажмурилась, отгоняя подлые слезы — «Это просто смешно!», — снова угрожавшие пролиться из глаз. «Нет, решительно, «Орландо» мне не дается!» Она убрала книгу в сумку, достала томик Барбе Д’Оревильи, поколебалась мгновение и вернула его на место: может, он и продал душу дьяволу за талант, но ей сейчас требуется лекарство позабористее. Оставалось сделать выбор между «Доктором для бедняков» Ксавье де Монтепена (подруга Алины Шанталь, жившая в Безансоне и снабдившая ее этой книгой, уверяла, что Монтепен восхитительно описывает Франш-Конте XVII века!) и «Darkover Landfall»[2] (этот «шедевр» она сама купила у Смита под влиянием рассказа другой своей приятельницы). «Будущее тысячелетие — вот что мне сейчас нужно!» — подумала она. Алине показалось, что, читая роман на английском языке (пусть даже сочиненный американкой!), она не так жестоко предает Вирджинию Вулф.
Орланда впрыгнул в хвостовой вагон на последних словах извечно жестокого предупреждения о неминуемом «закрывании дверей». Из-за обрушившегося на него урагана эмоций он конечно же забыл в туалете свой рюкзачок и вынужден был вернуться, рискуя опоздать к отправлению. Алина была не слишком спортивной, так что, несясь на всех парах по перрону, маневрируя среди толпы в зале ожидания и легко перепрыгивая через груды чужого багажа, Орланда упивался новообретенной физической ловкостью. Он молод, тело, новое тело пребывает в отличной форме, а душа двенадцатилетнего ребенка радуется, вновь обретая, казалось бы, безвозвратно утраченную размашистость походки и прежнюю силу. И вот он в поезде, а у него даже дыхание не сбилось, и он смеется — небесам (прикройте глаза, святые угодники!) и женщине с миллионом свертков, которая бежала следом за ним по перрону (но она-то задыхается от натуги!). «Позвольте мне помочь вам!» — говорит он, почти насильно отбирая у нее чемодан. Дама хмурится, у нее недоверчивый вид, Орланда не настаивает и, занеся ее багаж в ближайшее купе, идет по проходу дальше, чуть насмешливо поклонившись на прощание. Он хочет найти Алину, а для этого ему предстоит пройти восемь или десять вагонов, он держит сумку над головой, ловко пробираясь мимо пассажиров, ищущих свои места, он улыбается — нет, смеется! — и никто не узнал бы в нем сейчас того молодого человека, мучающегося головной болью, что сидел в кафе. Поезд набирает скорость и закладывает длинный вираж, выруливая к северу, но Орланда даже не покачнулся — он балансирует, как танцор, в такт толчкам, какой-то пассажир провожает его взглядом, но он не замечает… Он ищет Алину.