Мистер Даппер полагал, что его светлости среди могил ничего не угрожает и пускаться на поиски не стоит. Несмотря на то, что к такому выводу его побудила трусость или же любовь к горячему элю, мистер Даппер, пожалуй, был прав. Орландо теперь испытывал странное наслаждение при мысли о смерти и разложении и, походив по галереям и пиршественным залам со свечой в руке, разглядывая картину за картиной, словно искал подобия с любимыми чертами и не находил, опускался на скамью в молельне и просиживал часами, наблюдая, как в лунном свете колышутся на сквозняке знамена, и довольствуясь компанией летучей мыши или бражника «мертвая голова». И даже этого ему казалось недостаточно – он спускался в склеп, где лежали в гробах десять поколений его предков. Входили туда нечасто, крысы обнаглели и прогрызли свинец, и Орландо то и дело цеплял полой плаща берцовую кость или наступал на череп какого-нибудь старого сэра Майлза. Склеп был жуткий, заложенный прямо в фундаменте дома, словно первый лорд рода, прибывший из Франции вместе с Вильгельмом Завоевателем, стремился торжественно заявить: пышность покоится на разложении, под плотью скрывается скелет, все мы, танцующие наверху, должны лежать внизу, алый бархат обратится в прах, перстень (тут Орландо, посветив фонарем, поднимал золотую оправу без камня, закатившегося в угол) лишится рубина, и глаз, некогда столь блестящий, померкнет навсегда. «От всех этих князей не осталось ничего, – говорил Орландо, позволяя себе несколько преувеличить их титул, – кроме порядкового номера», и брал руку скелета, сгибал пальцы один за другим. «Чья же это рука? – гадал он. – Правая или левая? Мужская или женская, старая или юная? Правила ли боевым конем или держала иголку с ниткой? Срывала ли розу или сжимала холодное железо? Была ли?..» Но тут воображение либо его подводило, либо, что более вероятно, предоставляло слишком много версий, и в результате Орландо по своему обыкновению уклонялся от первостепенного принципа построения композиции – членения, и клал руку с другими костями, вспоминая писателя по имени Томас Браун, доктора из Норвича, чьи сочинения на подобную тему чрезвычайно его увлекали.