«У нас проблемы с нашим сыном», — любили повторять эти два типа. Затаившись у себя в комнате, я буду расти вопреки им и ждать, когда настанет час моего освобождения, тот бесконечно счастливый миг, когда я увижу их в последний раз. В тот день — и только в тот день — я по-настоящему появлюсь на свет, вернее говоря, свет появится во мне.
~~~
Шестой класс. Излюбленным орудием, которое мой отец использовал, чтобы меня бить, был электрический удлинитель. Он доставал его из ненавистного шкафчика, где тот хранился, раскручивал на манер лассо и хлестал меня что было силы. Иногда ударом прикрепленной на конце розетки, снабженной двумя металлическими штырями, мне ломало кость. Боль телепортировала меня в иной мир, в неведомый космос.
В тот год, с кем бы я ни общался, все единодушно хвалили мои способности к рисованию, и я решил посвятить себя искусству комикса. Для начала я проиллюстрировал жизнь Андре Жида, описанную в книге Клода Мартена из серии «Писатели вне времени», выходившей в издательстве «Сёй». Верховные власти восприняли это решение как наглую провокацию, и каждый мой рисунок (я проявлял чудеса изобретательности, чтобы их прятать) заканчивал одинаково: разодранным в клочки или брошенным в камин.
Я и не думал подчиняться и продолжал творить все новые миры, населенные непокорными детьми, которым помогали по-спартански мужественные мишки — отважные воины, умевшие при приближении врага превращаться в тараканов (я только что открыл для себя «Превращение», и эта книга стала моей любимой, почти отодвинув на задний план «Яства земные»). Отныне мои «произведения» покоились под матрасом; там же я хранил «Топи», в надежде спасти книгу от родительского полицейского надзора. В школе я учил немецкий, и в нашем учебнике было много иллюстраций в жанре комикса, поэтому я наврал, что учительница велит нам рисовать персонажей каждого урока (Хильду, Манфреда, Ральфа и прочих). Когда после очередного родительского собрания мой обман был разоблачен, на меня обрушились грозные кары.
В тот вечер отец пришел с работы поздно. Он ворвался ко мне в комнату и учинил в ней обыск. Он не церемонился: расшвырял мою крошечную библиотеку, выдвинул из письменного стола каждый ящик и опрокинул его содержимое на пол. Потом он приказал мне встать с кровати. Я отказался. Он добежал до стенного шкафа, достал свое электрическое лассо и принялся меня хлестать. У меня потекла кровь. Было так больно, что я думал, что сейчас умру. Пижамы не шьют из стали. Он был неутомим; я пытался прикрывать локтями голову и одновременно — руками — живот, и удары сыпались мне на руки. Мне казалось, что их опускают в кипящее масло. Это было нестерпимо.
Меня трясло как в лихорадке. «А ну, вылезай!» — срывая голос, орал отец. У него на лбу блестели крупные капли пота, на висках надулись лиловые жилы. Он продолжал охаживать меня шнуром, сделав всего пару передышек — судя по всему, чтобы насладиться мгновенным блаженством в расслабленной руке, — но тут же с новой силой возвращался к своему занятию. Раны от ударов покрывали все мое тело (спину, руки, плечи, бедра, икры); по коже словно ползали, выписывая зигзаги, муравьи — то ледяные, то обжигающие огнем. На мои крики примчалась мать. «Прекрати! — испуганно охнула она. — Ты его убьешь!» На что отец невозмутимо ответил: «И что? Ты же этого хотела?» — «Подумай о соседях!» — прошипела мать, и на том процедура бичевания закончилась. Я больше не мог сопротивляться; полумертвый от боли, я позволил стащить себя с кровати. Отец отпихнул меня подальше, приподнял матрас и обнаружил мою пещеру Али-Бабы.