Но в тот же миг громоподобный голос,
На головах вздымая каждый волос,
Раздался: «Погодите их сажать!
Постойте!» И решили подождать
Злодеи, обнаружив не без страха
На ступенях огромного монаха;
Веревкою был препоясан он,
И в нем легко был узнан Грибурдон.
Как гончая, несясь между кустами,
Почует вдруг привычными ноздрями
Знакомый запах, сквозь лесную сень,
Где скрылся убегающий олень,
И вот летит вперед на резвых лапах.
Не видя дичи, только чуя запах,
В погоне перепрыгивает рвы,
Назад не поворотит головы;
Так тот, кому патрон Франциск Ассизский,
Примчался на погонщике верхом
Пройденным Девственницею путем,
Упорно добиваясь цели низкой.
«О, сын Алисы, — так воскликнул он, —
Во имя сатанинских всех имен,
Во имя духа вашего папаши,
Во имя вашей набожной мамаши,
Спасите ту, по ком томлюсь, любя.
Я за обоих отдаю себя,
Когда на рыцаря и на Иоанну
Негодованье охватило вас,
На место непокорных сам я стану;
Кто я такой — вы слышали не раз.
Вот, на придачу, мул, весьма пристойный,
Примерный скот, меня носить достойный;
Он ваш, и я б охотно присягнул,
Что скажете вы: по монаху мул.
О Дюнуа я толковать не стану,
Что проку в нем? Подайте нам Иоанну;
За девушку, которой пленены,
Не пожалеем мы любой цены».
Иоанна слушала слова такие
И содрогалась: помыслы святые,
И девственность, и слава для нее
Дороже сделались, чем бытие.
И благодать, святой подарок божий,
Прекрасного бастарда ей дороже.
Она в слезах молила небеса,
Да пронесут они опасность мимо,
И, закрывая грустные глаза,
Незрячая, желала быть незримой.
И Дюнуа был скорбью обуян.
«Как, — думал он, — расстриженный болван
Возьмет Иоанну, Францию погубит!
Судьба волшебников бесчестных любит,
Тогда как я, послушный до сих пор,
Я потуплял горящий страстью взор!»
Услыша вежливое предложенье,
Улыбкой отвечал Гермафродит;
Готов его принять без возраженья,
Уже доволен он и не сердит.
«Вы с мулом, — он монаху говорит, —
Готовы оба будьте: я прощаю
Французов; я их вам предоставляю».
Владел монах Иакова жезлом{183},
И перстнем Соломона, и ключом;
Он также обладал волшебной тростью,
Придуманной египетским жрецом,
И помелом, принесшим с дикой злостью
Беззубую к царю Саулу гостью{184},
Когда в Эндоре, заклиная тьму,
Она призвала мертвеца к нему.
Был Грибурдон не хуже по уму:
Круг начертав, он взял немного глины,
Помазал ею нос своей скотины
И произнес слова — источник сил,
Которым персов Зороастр учил{185}{186}.
Услыша сатанинское наречье, —
О, чудеса! О, власть нечеловечья! —
На две ноги тотчас поднялся мул,
Передними уздечку отстегнул,
Густая шерсть сменилась волосами,
И шапочка явилась над ушами.
Не так ли некогда великий царь{187}{188}{189}{190},
За злобу сердца осужденный богом
Быком щипать траву по всем дорогам,
Стал человеком наконец, как встарь?
Под синим куполом небесной сферы
Святой Денис, печален свыше меры,
Услышал Девственницы слабый стон;
К ней на подмогу устремился б он,
Когда бы сам он не был затруднен.
Денисовой поездкой оскорблен,
Один весьма почтенный небожитель,
Святой Георгий, Англии святитель{191},
Открыто возмущался, что Денис
Без позволения спустился вниз,
Стараясь, как непрошеный воитель.
И скоро, слово за слово, они,
Разгорячась, дошли до руготни.
В характере британского святого
Всегда есть след чего-то островного:
Пускай душа в раю поселена,
Родная всюду скажется страна;
Так выговор хранит провинциальный
Сановник важный и официальный.
Но мне пора, читатель, отдохнуть;
Мне предстоит еще немалый путь.
Когда-нибудь, но только не сегодня,
Я расскажу вам, с помощью господней,
К каким событьям это привело,
Что сталось с Девой, что произошло
На небе, на земле и в преисподней.