«Сеньор Шандос, что делаете вы? —Агнеса стонет жалобно. — Увы!»«Клянусь, — в ответ он (все клянутся бритты),Меня обидел вор, в ночи сокрытый.Штаны — мои; и я, ей-богу, радСвое добро потребовать назад».Так молвить и сорвать с нее одежды —Был миг один; Агнеса, без надежды,Припав в слезах к могучему плечу,Стонала только: «Нет, я не хочу».
Но тут раздался шум невероятный,Повсюду слышен крик: «Тревога, в бой!»Труба, предвестник ночи гробовой,Трубит атаку, звук бойцам приятный.Встав поутру, Иоанна не нашлаНи панциря, ни ратного седла,Ни шлема с воткнутым пером орлиным,Ни гульфика, потребного мужчинам;Не думая, она хватает вдругВооруженье одного из слуг,Верхом садится на осла, взывая:«Я за тебя отмщу, страна родная!»Сто рыцарей за нею вслед спешатВ сопровожденье шестисот солдат.
А брат Лурди, заслышав шум тревоги,Оставил вечной Глупости чертогиИ опустился между англичан,Согнув под ношей свой дородный стан:Он на себя различный вздор навьючил,Труды монахов и безмозглых чучел.Так нагружен, он прибыл и тотчасШирокий плащ старательно потрясНад бриттами, и лагерь их погрязВ святом невежестве, в дремоте жирной,Давно привычных Франции обширной.Так ночью сумрачное божествоС чернеющего трона своегоБросает вниз на нас мечты и макиИ усыпляет нас в неверном мраке.
Конец песни третьей
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
СОДЕРЖАНИЕ
Иоанна и Дюнуа сражаются с англичанами. Что с ними происходит в замке Гермафродита
Будь я царем, не знал бы я коварства.Я мирно бы народом управлялИ каждый день мне вверенное царствоБлагодеяньем новым одарял.Будь государственным я человеком,Порадовал бы я и там и тутТалантливых людей пристойным чеком;Ведь, правда, стоит этого их труд.Будь я епископ несколько минут,Я постарался б вслед за молинистомДоговориться с грубым янсенистом.Но если б я прелестницу любил,Я с нею никогда б не расставался,Чтоб праздником день каждый начинался,Чтоб вечно новым этот праздник был,Поддерживая в ней любовный пыл.Любовники, как горько расставанье!В нем множество опасностей для вас,И можете вы заслужить названьеРогатого на дню по десять раз.
Едва Шандос последние завесыСорвал с дрожащих прелестей Агнесы,Как вдруг Иоанна из рядов в рядыНесется воплощением беды.Непобедимое копье ДеборыПронзило Дильдо грозного, которыйУворовал сокровища КлервоИ осквернил монахинь Фонтевро.Потом второй удар, такой же ловкий,Сбил Фонкинара, годного к веревке;Хоть он и был на севере рожден,В Гибернии, где снег со всех сторон,Но, словно отпрыск южного народа,Во Франции повесничал три года.Затем погиб и рыцарь Галифакс,И брат его двоюродный Боракс,И Мидарблу, родителя проклявший,И Бартонэй, жену у брата взявший.И каждый, кто с ней рядом мчался в бой, —И рыцарь знатный, и солдат простой,Копьем с десяток англичан пронзает.Смерть мчится сзади, страх опережает:Могло казаться в тот ужасный миг,Что грозный бог сражается за них.
В разгаре брани, в пекле битвы шумнойНаш брат Лурди взывает, как безумный:«Дрожите, бритты! Девушка она,Святым Денисом вооружена.Да, девушка, и чудеса свершает,Ее рука препятствия не знает;Пади же ниц, грязь английская вся,Ее благословения прося!»Неистовый Тальбот, не зная страха,Приказывает захватить монаха;Его связали, но, мученьям рад,Не устает вопить смиренный брат:«Я мученик; британец гордый, ведай,Что девственность останется с победой!»
Наивны люди; в слабых их сердцахВсе оставляет след, как в мягкой глине.Всего же легче, кажется, поныне,Ошеломить нас и внушить нам страх!Добряк Лурди своим ужасным крикомГораздо больше напугал солдат,Чем амазонка в наступленье дикомИ все герои, что за ней летят.Привычка верить чуду без сомнений,Дух заблуждений, головокружений,Видений без начала и конца,Совсем смутил британские сердца.Британцы знали боевые громы,Но были с философией ониВ те времена не очень-то знакомы, —Встречаешь умных только в наши дни.
Шандос, уверенный в удачном бое,Кричит своим: «Британские герои,За мной, направо!» Он сказал, но тутВсе повернули влево и бегут.Так некогда в равнине плодородной,Там, где Евфрат струится многоводный,Когда решил людской надменный родВоздвигнуть столп до божиих высот,Бог, этого соседства не желая,В сто языков язык их превратил.Кому была нужна вода простая,Тому сосед известку подносил,И весь народ, осмеян богом сил,Рассеялся, постройку оставляя.
Тотчас же осажденный ОрлеанУзнал про пораженье англичан:Летит молва на легких крыльях птицы,Повсюду славя доблести девицы.Вы знаете великолепный пылФранцузов; он всегда таким же был.Они идут на битву, как на праздник.Бастардов украшенье, Дюнуа[48], —За Марса приняла б его молва, —За ним Сентрайль, Ла Гир, Ришмон-проказникИ Ла Тримуйль спешат из стен в лугаИ, будто бы преследуя врага,Кричат: «Кому здесь жизнь не дорога?»Но враг их поджидал: за воротамиТальбот, весьма благоразумный вождь,Учтя их возрастающую мощь,Расположился с десятью полками.
Он, руки к небу страстно вознося,Амуром и Георгием клялся,Что скоро въедет в город осажденный.Жила мечта в нем, нет, пожалуй, две:Давно пылала страстью потаеннойК нему супруга толстого Луве.И гордый воин, смелый и упрямый,Мечтал владеть и городом и дамой.Лишь выступили рыцари, и вотИм на голову падает Тальбот;Они смешались, и борьба идет.Равнины орлеанские, вы былиСвидетелями тягостных усилий,Кровь человечья веществом своимВас унавозила на двести зим.Нет, никогда ни Мальплакэ, ни Зама,Ни сам Фарсал[49], классическая яма,Все знаменитые места боевНе видели так много мертвецов.И друг о друга копья ударялисьИ, словно щепки, пополам ломались;Копыта вздыбившихся лошадейДавили обезумевших людей;Снопы огней, рождаясь под мечами,С полуденными спорили лучами;Отрубленные, посреди травы,Катались руки, ноги и главы.
С высот небесных ангелы сраженья,Надменный Михаил и тот, другой,Что персов усмирил своей рукой,Склонились вниз, полны благоволенья,И наблюдали этот страшный бой.
Архангел в руку взял весы закона,Какими взвешивают в небесах;И вот уже лежат на тех весахСудьба и Франции и Альбиона.Герои наши, взвешенные тут,Не вытянули надобного счета,Их перевесила судьба Тальбота;Так порешил небесный тайный суд.Ришмон, усердно несший ратный труд,Пронзен стрелой от задницы до ляжки;Старик Сентрайль был сильно ранен в пах,Куда — Ла Гир, не назову я, ах!Но как мне жаль любовницы-бедняжки!А Ла Тримуйль был загнан в ров с водойИ вышел с переломленной рукой.Пришлось вернуться воинам увечным,И лечь в постель понадобилось им.То было карой, посланной предвечнымЗа дерзкую насмешку над святым.Бог и казнит и милует, как хочет:Никто, Кенель, не вступит в спор с тобой;И Дюнуане поражен судьбой,Которую творец безумцам прочит.Тогда как те, оставив страшный бой,В носилках были снесены домой,Свой рок и Девственницу проклиная,Мой Дюнуа, как молния летая,Нигде не ранен, рубит англичан,Сбивает их ряды, как ураган,Дорогу пролагает и нежданноВыходит к месту, где разит Иоанна.Так два потока, ужас пастухов,С вершины гор стремительно слетая,Смешавшеюся яростью валовСметают прочь богатства урожая:Еще грозней Иоанна с Дюнуа,Соединенные для торжества.
Упоены, они так быстро мчались,Так дико с англичанами сражались,Что скоро с войском остальным расстались,Спустилась ночь; Иоанна и герой,Не видя никого перед собой,«За Францию!» — последний раз вскричалиИ на опушке леса тихо стали.При лунном свете ищут путь назад,Но только даром по лесу кружат;Они клянут обманчивую славу,Измучены и страшно голодны;Не ужинав, ложиться спать в канаву —Дурная привилегия войны.Так судно без руля, в ночи беззвездной,По воле ветра носится над бездной.Пред ними пробежав, какой-то песНадежду на спасенье им принес;Он приближается, он громко лает,Кивает мордой и хвостом виляет,То побежит вперед, то повернет,Как будто их по-своему зовет:«Идите, господа, вослед за мною,Приятнейший я вам ночлег открою».Герои наши поняли тотчас,Что хочет он, по выраженью глаз;С надеждою пустились вновь в дорогу,О благе Карла помолившись богу,И состязались в лести меж собой,Хваля друг друга за недавний бой.Порою рыцарь сладострастным взглядомСмотрел на девушку, скача с ней рядом;Но ведал он, что от ее цветкаЗависит честь французского народа,Что Франция погибла на века,Когда он будет сорван раньше года.Он усмирил желания свои:Он Францию предпочитал любви.Но все ж, когда, попав в ухаб дороги,Святой осел неверно ставил ноги,Воспламенен, но сдержан, ДюнуаОдной рукой поддерживал подругу,А та в ответ, по воле естества,Плечом склонялась на его кольчугу,И головы касалась голова.И вот, пока герои наши мчались,Нередко губы их соприкасались —Конечно, чтобы говорить вблизиОб Англии с их родиной в связи.
О Кенигсмарк[50], в истории прочли мы,Что шведский Карл, воитель нелюдимый,Монархов победитель и любви,К двору не принял прелести твои:Боялся Карл плененным быть тобою;Он мудр был, отступив перед бедою.Но быть с Иоанною и помнить честь,За стол голодным сесть и все ж не есть, —Такой победе мы венок уделим.Был рыцарь схож с Робертом д'Арбрисселем[51],Святым, который некогда любил,Чтоб с ним в постели две монашки спали,Ласкал округлость двух мясистых талии,Четыре груди — и не согрешил.
На утренней заре предстал их взглядамДворец великолепный с пышным садом,Сияя беломраморной стеной,Дорической и длинной колоннадой,Балконами из яшмы дорогой,Из дивного фарфора балюстрадой.Герои наши, смущены, стоят,Им кажется, что это райский сад.Собака лает, и тотчас же трубыИграют марш, и сорок гайдуков,Все в золоте, на сапогах раструбы,Выходят, принимая пришлецов.Двух молодых пажей услыша зов,Они за ними в помещенье входят;Там в золотые бани их уводятСлужанки; и, омытые, потомЕдою подкрепившись и вином,Они легли в расшитые постелиИ до ночи героями храпели.
Но надо вам узнать, что господинТакого замка и таких долинБыл сыном одного из тех высокихНебесных гениев, что иногдаСвое величье духов звездоокихСредь смертных забывают без труда.Сошелся этот гений исполинскийС монахиней одной бенедиктинской,И родился у них Гермафродит,Великий некромант, волшебник лысый,Сын гения и матери Алисы.Вот год пятнадцатый ему стучит,И дух, покинув горнюю обитель,Ему речет: «Дитя, я твой родитель!Я волю прихожу узнать твою;Проси, что хочешь; все тебе даю».Гермафродит, рожденный похотливым —Он в этом мать с отцом не посрамил, —Сказал: «Я создан, чтобы быть счастливым;В себе я чую всех желаний пыл —Так сделай же, чтоб я их утолил!Мне надо — страсть моя тому причиной —И женщиной в любви быть, и мужчиной,Мужчиной быть, когда пылает день,И женщиной — когда ложится тень».Инкуб сказал: «Исполнено желанье!»И с той поры бесстыдное созданьеДвойное получает ликованье.Так собеседник божества Платон,О людях говоря, был убежден,Что первыми из первозданной глпныЧудесные явились андрогины;Как существа двуполые, ониПитались наслаждением одни.Гермафродит был высшее созданье.Ведь к самому себе питать желанье —Совсем не самый совершенный рок;Блаженней, кто внушить желанье могВкусить вдвоем двойное трепетанье.Ему его придворных хор поет,Что он то Афродита, то Эрот:Ему повсюду ищут дев прекрасных,И юношей, и вдов, на все согласных.
Но попросить Гермафродит забылО даре, для него необходимом,Без коего восторг не полным был,О даре… ну, каком? — да быть любимым.И сделал бог, карая колдуна,Его уродливей, чем сатана.Его глаза не ведали победы,Напрасно он устраивал беседы,Балы, концерты, всюду лил духиИ даже иногда писал стихи.Но днем, в руках красавицу сжимая,И по ночам, покорно отдаваяВозлюбленному женственный свой пыл,Он чувствовал, что он обманут был.Он получал в ответ на все объятьяПрезрение, обиды и проклятья:Ему являл воочью божий суд,Что власть и мощь блаженства не дают.«Как, — говорил он, — каждая служанкаПокоится в возлюбленных руках,У каждого солдата — поселянка,У каждой послушницы есть монах.Лишь я, богач, владыка, гений — ах! —Лишь я лишен в круговороте этомБлаженства, ведомого целым светом!»Он четырьмя стихиями клялсяКарать и дев, и юношей коварных,Которым полюбить его нельзя,Чтоб стала окровавленной стезяСердец жестоких и неблагодарных.По-царски относился он к гостям,И бронзовая Савская царица,Фалестра, македонская девица,Любезные двум царственным сердцам,Таких даров, какие ожидалиК нему въезжавших рыцарей и дамОт данников своих не получалиНо если гость в неведенье своемОтказывал ему в благоволеньеИли оказывал сопротивленье,Бывал посажен на кол он живьем.
вернуться
48
Бастардов украшенье, Дюнуа — Жак Дюнуа Орлеанский (1403 — 1468), был бастардом — незаконнорожденным сыном герцога Людовика I Орлеанского. Звание «бастарда» было почетным, т. к. свидетельствовало о знатности происхождения.
вернуться
49
Мальплакэ… Зама… Фарсал — название мест в Северной Африке, где состоялись битвы, в которых: англичане победили французов (1709 г.); римские легионы Публия Сципиона разбили войска карфагенского полководца Ганнибала (202 г. до н. э.); Юлий Цезарь нанес поражение Гнею Помпею (106 — 48 до н. э.), в 48 г. до н. э.
вернуться
50
О, Кенигсмарк — в примечании Вольтера сказано, что Мария-Аврора Кенигсмарк была возлюбленной польского короля Августа II (1670 — 1733).
вернуться
51
Роберт д'Арбриссель (1055 — 1117) — монах, основатель женского монастыря и ордена Фонтевро. Вольтер поясняет, что он придумал себе новый вид мученичества: «спать каждую ночь между двумя молодыми монахинями, чтобы провести дьявола».