в Москве семидесятых-восьмидесятых годов. Не зря ведь в своих
актерских перевоплощениях он часто обращался к впечатлениям
детства; иногда это был процесс бессознательный. Теперь, с вы¬
соты прожитых лет, он ясно видел связь между началом его
жизни и всем последующим ее продолжением.
Самой памятной фигурой детства Орленева был его отец Ни¬
колай Тихонович Орлов — крестьянский сын из подмосковного
Дмитровского уезда. Он рано попал в город и здесь прошел всю
лестницу от «мальчика» в магазине до старшего приказчика. По¬
том женился на племяннице хозяина и после его смерти стал во
славе доставшегося им по наследству дела. Он взбирался мед¬
ленно, но уверенно, и к тому времени, когда стал владельцем кон¬
фекциона на Рождественке, вроде как бы истратил свой запас
предприимчивости. Его честолюбивые замыслы постепенно тус¬
кнели, он уже не думал о том, как пробиться в ряды первостатей¬
ного столичного купечества, и довольствовался скромным торго¬
вым разрядом.
В своей книге Орленев рассказывает про богатого сибирского
купца, который вел большие дела с его отцом, неожиданно обан¬
кротился и, не зная чем возместить долг, нашел такой выход —
прислал в виде скромной компенсации четыре больших ящика
с книгами; в трех из них были театральные пьесы. Николай Ти¬
хонович, поначалу удивившись фантазии своего несчастливого
клиента, вскоре стал усердным читателем этих пьес. Со слов
3. Г. Дальцева, театрального деятеля и актера, в молодости вы¬
ступавшего в труппе Орленева, а на склоне лет собиравшего ма¬
териалы для книги о нем, нам известны некоторые подробности
этой истории. Банкротство купца отразилось на кредитах Орлова,
он потерял большую сумму, и ему пришлось как-то изворачи¬
ваться, чтобы выбраться из стесненного положения. Но три
ящика с пьесами в глазах Николая Тихоновича представляли та¬
кую ценность, что, расплатившись с неотложными долгами, он
стал посылать деньги разорившемуся купцу в Сибирь.
Служить только выгоде ему было скучно, а иногда и тягостно.
Живи Николай Тихонович на двадцать лет позже, он, возможно,
стал бы толстовцем, хотя, я думаю, ненадолго, потому что, не¬
смотря на религиозность, натура у него была неутомимо деятель¬
ная. Ему трудно было сосредоточиться на самом себе, замкнуться
в духовном мире, при том, что в саморазвитии он далеко обогнал
своих компаньонов и конкурентов. Он жаждал дела, но не пред¬
ставлял себе, каким оно может быть, если исключить из него эле¬
мент приобретательства. Удивительно, что он не ударился в за¬
гул, как горьковские купцы. Но его здоровая крестьянская при¬
рода противилась всякой душевной патологии, может быть, еще
и потому, что в своей семье он видел слишком много страданий и
болезней. Он жил неспокойно, годы не принесли ему отдохнове¬
ния, напротив, с возрастом обострилась его впечатлительность;
серьезные испытания он переносил стойко, а какая-нибудь улич¬
ная сценка или случайно прочитанная книга могли у него вы¬
звать душевное потрясение.
Однажды, уже во второй половине восьмидесятых годов,
ему попалась небольшая брошюра, озаглавленная «Можно ли
в Москве торговать честно?», принадлежавшая перу неизвестного
нам автора Ал. Кра-вского. В самом начале этой книжечки гово¬
рилось, что на московскую торговлю пеняют со всех сторон, и
действительно, «в Москве дошло до того, что нет товара, который
можно было бы купить, не рискуя попасться: либо товар продадут
с обманом, либо цену возьмут ни с чем не сообразную, стало
быть, тоже обманную. Московские магазины и лавки так прямо и
делятся на две категории: в одних покупателя надувают, в других
его обдирают»3. Нарисовав эту безотрадную картину, автор за¬
дает вопрос: а может ли московский торговец торговать иначе,
без всяких проделок, без обирания и без надувания? Оказывается,
это невозможно, и все дальнейшее изложение в книжке посвя¬
щено доказательству этой невозможности, поскольку бремя на¬