— А то нет? Написано на мне, что я партизан, что ли? Приехал колхозный парень огород убирать — и все.
В голубых глазах Тетерчева мелькнула усмешка.
— А ведь он прав. В случае чего и председатель колхоза подтвердит, что свой парень собирает.
Шура просиял.
— Кто со мной? Вдвоем веселее, да и скорее наберем.
Вызвался Алеша Ильичев.
— Каков молодняк! — сказал Макеев, когда они пошли запрягать, оба рослые, широкие в плечах, темноволосые и смуглолицые.
— Орлы! — блеснул глазами Тетерчев. — Помрем — смена готова.
— Еще неизвестно, кого раньше ухлопают, — покачал головой Макеев. — Уж очень прыток этот Шурка! Удержу ему нет.
Капусты в это лето уродилось великое множество. Омытые дождем кочаны, белые с зеленоватым отливом, тесными рядами сгрудились на грядах. Шура зорким хозяйским глазом окинул огород.
— Все убрать надо. Не то либо немец огребет, либо морозом прихватит. А тогда это уж не капуста, а так, дрянь, кисель.
Пока он привязывал лошадь к дереву, Алеша, захватив мешок, направился было к огороду, но вдруг остановился.
— А чем срезать будем? Ножей-то не взяли. Что ж, теперь за восемнадцать километров назад ворочаться? Ну и разини мы с тобой!
Шура растерянно посмотрел на товарища, потом вдруг весело расхохотался.
— Ничего, я с запасцем! — и вытащил из-под мешка на дне телеги две длинные шашки.
— С ума ты сошел! — проворчал Ильичев, прикидываясь сердитым. — Какие ж это колхозники с шашками на огород ездят? Вот застукают нас немцы и пустят в расход.
— А какие это партизаны без оружия ходят! — с запалом перебил Шура.
— Ну, давай, давай! — торопил Ильичев. — Препираться некогда.
Они принялись за работу. Острые лезвия шашек, с хрустом впиваясь в крепкие кочаны, срезывали их начисто.
Шура рубил с остервенением. Направо и налево от него вырастали груды капусты.
— Фашистские бы головы так… — Глаза его сверкали ненавистью, щеки разгорелись. Ильичев едва поспевал за ним собирать кочаны в мешок и высыпать на телегу.
Тучи рассеялись. Отточенные клинки шашек серебром сверкали на солнце.
Ильичев разогнул спину и вытер рукавом вспотевший лоб.
— Хватит. Гляди, телега чуть не с верхом полная.
— Ни одного кочана гадам не оставлю, — процедил сквозь зубы Шура, еще яростнее круша капустные головы.
Вдруг Ильичев схватил его за плечи.
— Немцы!
Шура обернулся. На опушке, за лугом около десятка немецких солдат, видимо, о чем-то совещались. Вероятно, сверканье шашек на солнце привлекло их внимание. Они поняли, что имеют дело не с простыми колхозниками.
Шура прикинул на глаз расстояние.
— Ложись, Алешка, — шепнул он и, взвалив себе и ему на спину по мешку с капустой, пополз к телеге. Над их головами просвистела пуля, за ней другая, третья.
Отвязать лошадь, вскочить на телегу было делом одной секунды. Прикрываясь мешком с капустой, Шура изо всех сил нахлестывал бедную клячу. Когда телега скрылась в лесной чаще, он опустил поводья.
— Ну, дальше немцы за нами не погонятся. Лесов они избегают: досмерти боятся партизан.
Он ласково потрепал по крупу взмыленную лошадь.
— Досталось тебе, старик! Ничего, теперь мы с тобой отдохнем.
Оба приятеля развалились на телеге, и мясистые капустные листья заскрипели у них на зубах. Утомленная лошадь плелась шагом, но доехали все-таки засветло, и щи поспели к ужину.
Первый арест
Обезглавленный петух, судорожно взмахивая крыльями, пролетел над двором и камнем рухнул вниз. Алая струя из перерубленного горла, темнея, впитывалась в песок. Перепившиеся немцы гонялись за домашней птицей, длинными шашками сшибали головы уткам и гусям, стреляли в кур. Пьяный, бессмысленный хохот, выстрелы и полные предсмертного ужаса клохтанье, гоготанье и кряканье сливались в какой-то сумасшедший гул.
Бабушка Марья Петровна сидела на лавке, скрестив на коленях узловатые жилистые руки.
— Ходила за ними, кормила, поила… Племенные ведь, — шелестела она одними губами. Две слезинки, выкатившись из ее линялых глаз, замешкались в путаном узоре морщин на щеках.
— Молчи, мать, терпи, — невозмутимо наставлял дед. — Война, она терпения требует. Понимать надо.
Краснорожий немецкий солдат швырнул на колени бабушке еще теплое тело птицы.
— На, матка, делай!
Марья Петровна вздохнула и начала покорно ощипывать гуся.
— И ты! — Немец сунул Павлу Николаевичу убитую курицу.
Стараясь сохранить спокойствие, тот принялся за непривычное дело. Но руки не слушались. Он выдергивал перья, разрывая кожу и оставляя невыщипанным пух.