Григорий предвидел, что приблизительно так и произойдет. Он в самом деле заготовил… кое-что не совсем благовидное, но, ясное дело, не спешил демонстрировать это немедленно: ведь предназначался «сюрприз» для королевских глаз, а не канцлерских. Когда они шли на аудиенцию, юноша незаметно вытянул булавку из манжеты на левом рукаве рубашки, быстро заколол ее под ворот камзола, а манжету незаметно зажал мизинцем и безымянным пальцем левой руки. Едва успел проделать это, как канцлер посмотрел на него и тихо сказал:
– Пришли.
Сразу же слуга, шедший впереди, распахнул тяжелые резные двери. Оттуда прозвучало:
– Его высочайшая милость канцлер Миллерн и господин Орлик!
Так вот, очень просто и незатейливо: «Господин Орлик»! Словно бы он вовсе не был юным гетманычем, потомком правителя украинских земель… хоть и в изгнании.
С другой стороны, возможно, прислужнику просто тяжело выговорить чужеземный титул – «гетманыч»? В любом случае, требовать большего сейчас не время. Главное, что он таки добился королевской аудиенции. Сам добился – то есть не благодаря отцу, а исключительно через личное знакомство с юным Густавом Миллерном. Только бы воспользоваться ситуацией…
Об этом думал Григорий, вместе с канцлером вежливо склоняясь перед королем, который, не поднимаясь с трона, ответил коротким кивком головы.
– Ваше величество, разрешите представить вам Григора Орлика, студента Лунденского университета, соученика моего сына, – вежливо сказал канцлер, когда посетители раскланялись с Карлом.
– А мы, собственно, давненько уже знакомы, – ответил король, внимательно присматриваясь к юноше. – Если не ошибаюсь, еще со времен моих гостин в Бендерах…
– У вашего величества прекрасная память… – подхватил Григорий.
– Та-та-та, сразу с комплиментов начинаете, молодой человек. – Карл резко хлопнул в ладоши, приказывая юноше умолкнуть. Но про себя Григорий отметил, что королю его слова приятны. – Ну скажите, почему бы я не запомнил старшего брата моего крестника Якоба Орлика?!
– Тем не менее, вашему величеству есть о ком вспоминать и без меня. За десяток бурных лет, прошедших в ратных и государственных делах…
– О-о-о да, вы правы: славное время, преисполненное славных дел!
Карл вопросительно оглянулся на канцлера, господин Миллерн почтительно кивнул.
– Впрочем, если моя память, которую вы сразу же похвалили, не предает своего хозяина, мы виделись и после Бендер? – спросил король.
– Совершенно верно, ваше величество. В тот раз меня зачислили фенрихом в гвардию, и я имел честь служить вашему величеству, принимая участие в обороне Штральзунда.
– Да-да, вы стали гвардейцем… А каким же образом оказались в Лунденском университете?
– Прослужив год, ушел из гвардии.
– Неужели войны испугались? – наморщил лоб король.
– Ничуть нет, ваше величество!
– Ответ, достойный настоящего солдата. Но поступок разнится с ответом! Почему оставили военную службу? Объяснитесь, прошу.
Григорий попробовал оценить ситуацию. Здесь бы и заявить его величеству прямо и откровенно, что семья Орликов настолько обнищала, что родители так и не смогли заказать старшему сыну приличного мундира, поэтому он выглядел в сравнении с другими гвардейцами «белой вороной». Но говорить такое в самом начале беседы… и вот так, в глаза… Нет-нет, так можно все испортить! И Григорий сказал:
– Зачем вашему величеству необразованные солдафоны? Разве не лучше овладеть разнообразными науками, а уже потом добывать саблей военные победы для славы вашего величества?
– Гм-м-м… – Король отклонился немного назад и, не сводя придирчивого взгляда с юноши, спросил у канцлера: – И что вы на это скажете, Миллерн?
– Скажу, что теперь не удивляюсь, почему в письмах моего Густава столько внимания уделялось этому юноше.
– Хорошо, – Карл хлопнул в ладоши и позвал лакеев: – Стулья для обоих гостей, быстро!
Когда они уселись рядом с троном, король вдруг обратился к Григорию на латыни:
– По-шведски вы, молодой человек, разговариваете удивительно чисто, по крайней мере, я акцента не заметил. А вот хорошо ли усвоили благородный язык поэтов, философов и дипломатов?
– Надеюсь, что так… хотя об этом следовало бы спросить не покорного слугу вашего величества, а моих достойных учителей, – юноша столь же непринужденно перешел на латынь.
– А знаете, канцлер, он мне нравится все больше, – сказал Карл Миллерну, а потом продолжил: – Теперь расскажите-ка подробнее о состоянии дел вашей благородной семьи. И пожалуйста, на латыни, на латыни…