Вошел начальник штаба.
Наместник придал лицу приветливое выражение.
— Что скажете, генерал?
— Признаться, ваше превосходительство, конфуз вышел.
— Конфуз?
— Так точно, ваше превосходительство… Лучше для нас, если бы в том самом погребке поболее врагов находилось… хоть с полсотни Сандро.
— Что ж — одного вам мало?
— Я не о том… Брошенные силы оказались несоразмерны цели.
— Оплошали, значит, генерал?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Как бы не так… — усмехнулся главноуправляющий. — Мы вовсе не стреляли из пушек по воробьям. Ты ведь слышал: "Из искры возгорится пламя…" Так вот, в Гачаге Наби есть такая искорка. И из нее может… понимаешь? Ты, кстати, видел орлов над Тифлисом? Раньше я их что-то не замечал…
— Действительно… Знаменье какое-то. Или учуяли что…
— Ну да, кавказские орлы заранее знают, где запахнет порохом! — Кулак главноуправляющего обрушился на стол. — А не вернее ли сказать, что их привлек "пороховой погреб" — тот, где Сандро орудовал?!
Генерал коротко и нерешительно хихикнул. Он попросил разрешения закурить и, достав золоченый портсигар, извлек папиросу, чиркнул спичкой, задымил.
— Право же, ваше превосходительство… Мы, кажется, склонны преувеличивать опасность.
— А "Орлица"? Эти открытки-своего рода прокламации! И эти орлы в небе неспроста, голубчик… умысел тут…
— Да, странное явление. Что-то я не припомню, чтобы орлы сюда наведывались.
— Короче говоря, мое мнение: надобно показать силу.
— Где? — генерал отставил папиросу.
— Пока — здесь! Надо привести в движение войска… — Начальник канцелярии Его императорского величества выразительно рубанул по воздуху. — Чтобы сбить крамольную спесь, осадить смутьянов.
Генерал откинулся на спинку кресла.
— Я, право, не ожидал увидеть вас столь решительно настроенным…
— Так вот, — наместник отодвинул кресло с гнутыми ножками и поднялся из-за стола. — Устроить бы смотр, маневры…
— Если угодно…
— Я приказываю…
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— Пусть наши сапоги порастрясут тифлисские мостовые, пусть знают бунтари, что с нами шутки плохи. Пусть гремит канонада, рухнет небо на этих гачагов. Вот так — мощь, всесокрушающая мощь, — главноуправляющий выпятил грудь. — Пусть их слепит блеск наших штыков! Пусть знают, что мы с ними церемониться не станем, и по головке гладить не собираемся!
— У местных смутьянов, ваше превосходительство, и заступники нашлись, либеральные доброхоты… Из числа сочинителей русских… — Генерал "попал в точку". — Витийствуют о любви к ближнему! А нам, верно изволите заметить, не до "сантиментов". Нам штыки и шашки нужны. — Генерал погасил папиросу. — На кой нам черт эти литературные "кисейные барышни", эти благотворители от изящной словесности!
Наместник подошел к карте, увлекая за собой генерала.
— Вот он, Зангезур… Здесь они, в горах. А мы их — цап! За горло. Никуда не денутся. И с этим усатым Сандро поговорим… Попляшет он у меня. Покончим с ними, водворим порядок и доложим Его императорскому величеству: "На Кавказе все спокойно". И его верные солдаты готовы снова — хоть на Царьград…
… И — заработала машина. Застучали телеграфисты, полетели депеши, затрубили трубы, загремели барабаны. Полки двинулись маршем… По булыжным мостовым загромыхали орудия, зацокали копыта.
В горах прошли стрельбы…
Глава семьдесят восьмая
Гоги и Тамара, переплывшие Куру и затаившиеся в прибрежных зарослях, не могли долго оставаться на месте. Облава была неминуема. Возвращение в Тифлис исключалось, так же, как поиски прибежища в окрестностях. Ищейки и жандармы рыскали повсюду.
Путь на север, в Россию, наверняка, усиленно контролировался.
Наиболее приемлемым представлялось одно: двинуться вниз по правобережью, пойменными лесами, а оттуда, глухими тропами, в горы, в сторону Зангезура.
Ночью они направились к сторожке лесника, которого знали, как надежного человека. Переночевав у него, чуть свет они двинулись в соседнее село, где жил связной тайного общества "Орлица"- тот раздобыл одежду, заставил друзей переодеться и провел окольной дорогой дальше. Так, с провожатыми из верных людей, переход за переходом, эйлаг за эйлагом, — долгая дорога, в конце концов приведшая их в зангезурские края.
Распахнулось горное приволье, воздух бодрил их. Дымы от костров, разведенных перед бедняцкими жилищами, уходили ввысь, туда, где сверкали седоглавые вершины. Гоги и Тамара невольно залюбовались распахнувшимися перед их взором чарующими картинами первозданной природы, поэзией могучего и дикого великолепия. И это очарование настолько властно овладело ими, что они порой забывали об опасностях преодоленного и предстоящего пути, о тоске по покинутому родному крову. В их сердце жило благородное чувство к неожиданному союзнику и помощнику, который предупредил их о надвигающейся беде, и выручил их, быть может, ценой собственной жизни, хотя они и долго уговаривали его покинуть их пристанище, вокруг которого уже затягивалась петля… Но Дато убедил их, что его уход с ними делал бессмысленным побег и обрекал их всех на неминуемый арест, а то, что он остался, усыпило бдительность преследователей и помогло двоим благополучно скрыться.
Всего-то минуту-другую они с Дато говорили, но Гоги и Тамара запомнят эти мгновения на всю жизнь. Они никогда не могли бы забыть своего спасителя, бывшего сыщика канцелярии главноуправляющего на Кавказе, который пошел против своих хозяев… Уже переплыв Куру, из зарослей, они видели, как враги подступают к заброшенному подворью, видели стоявших поодаль конных стражников, подползающих солдат, слышали выстрелы… Славно дрался Дато… Они видели и то, как он вышел к врагам-с поднятой головой, непокоренный, гордый… Он дрался как воин "Орлицы Кавказа".
И как бы ни было важно дело, которому они посвятили себя и ради которого они согласились на предложение Дато уйти вдвоем, — их сердца грызла совесть: спасенные — они вынуждены были покинуть своего спасителя.
Но опасность таилась повсюду, беспощадная рука власти, недреманное око императорских соглядатаев подстерегало их повсеместно.
Верно, и "крамола" давала о себе знать на всем пространстве империи, от окраин до самого Санкт-Петербурга, помнившего дерзкие посягательства, покушения на венценосцев.
И при внимательном взгляде можно было понять, что стольный северный град гигантской империи сам оказывался средоточием ропота, гнева. Волны его катились по стране.
Зангезурский уезд не составлял в этом отношении исключения, — сюда докатывалось эхо грозных событий.
И ведь неспроста иные из земских работников, путешественников, интеллигентов проявляли сочувственный интерес к такому врагу империи как Гачаг Наби, неспроста были с ним на дружеской ноге… Были и среди солдат такие, которые поплатились за помощь повстанцам арестом, — разве не они переправляли патроны через посредников гачагам?
Да, волны гнева расходились от столицы до самых гор и вновь, отраженные, умножившие силу, возвращались. Кавказские орлы реяли над канцелярией главноуправляющего — кто знает, не предвестие ли это рокового конца?..
И надо же такому случиться, что это "нашествие" орлов наблюдали на отдаленных эйлагах, горных урочищах Зангезура! И люди, оседло жившие в низинах, и перекочевавшие на летние эйлаги, и сами гачаги диву давались.
— Что за наваждение?
Глазели, запрокинув головы, папахи на затылки съехали, ладони — к бровям:
— Чудеса… и только…
Открытка с портретом Хаджар и до гачагов дошла; кто-то привез из Зангезура. Наби усмехнулся: "Вот, братцы, дочь Ханали и тут нас обскакала…"