И еще Наби дал понять своим людям: не спешить отпускать проводников.
Неспроста давал он такой наказ, всякое ведь случалось. Говорят, осторожность венчает отвагу. Наби знал, что враг хитер, бывало, что попадались на вражью уловку. Вот и Хаджар им удалось схватить.
Проводники — их было Двое — молодые, простодушные крестьянские парни, внушали полное доверие. Но как бы то ни было, Наби хотел их испытать. Могло случиться и так, что у проводников была иная цель. Может, их подослали под видом проводников с целью втереться в доверие к гачагам, узнать их расположение, намерения. Так бывало, и предания сохранили урок потомкам о плешивом Хамзе, втершемся в доверие к великодушному Кёроглу, совершил предательство — похитил его крылатого скакуна…
Гачаг Наби повел своих грузинских гостей к скалам, смыкавшимся верхами, и орлы продолжали парить над ними.
Гачаг Наби, понаблюдав за полетом гордых птиц, обернулся с улыбкой.
— Ваша "Орлица" и до нас долетела…
Гоги улыбнулся в ответ:
— Ведь ее гнездо — здесь…
— Но там, на вашей земле, родилась ее сестра. Спасибо, брат.
— А долетела наша "Орлица" до сестры своей?..
— Да. Из кузницы дядюшки Томаса твоя "Орлица" попала в руки надзирателя Карапета, тот передал ее Хаджар…
— Это ваши люди?
— Наши, брат.
— И что — Хаджар?
— Передала другому узнику, Лейсану. Теперь твоя "Орлица" по камерам летает, закрытые двери отпирает.
— А если обнаружат? Могут ведь к Хаджар снова придраться… Гачаг Наби вздохнул, покачал головой.
— Не могут, брат… Не тронут ее!
— Потому мы ее и назвали — Орлицей! — вступила в разговор Тамара, окидывая взором вечные снега на вершинах, спадающие вниз водопады, клокотавшую на дне ущелья реку, и зеленые пояса лесов по ту сторону.
— Славно у вас получилось. — Наби бережно извлек из-за пазухи завернутую в платок фотооткрытку. — Так ее нарисовали, точно видели воочию.
— Да, Наби, — сказал Гоги, — мы видели… ее сердцем своим… Мы слышали, что в здешних краях ее сравнивают со львицей, "Диши аслан"… Так, вы говорите?
— Славно, — сказал благодарный Наби. — Понимаю… Ладно, в бою не все пуля решает… Пуля разит, а кисть воскрешает… Гоги улыбнулся:
— Мы знаем, шариат запрещает изображать человека. Ну, и как правоверные моллы на этот портрет смотрят?
— Они в мечетях за падишаха молятся…
— Значит, Наби за эмансипацию? — спросила Тамара, не сразу сообразив, что это ученое слово незнакомо Наби. — То есть я хочу сказать, Гачаг Наби — против чадры?
— Хаджар — мой ответ вам. Если б я плясал под дудочку святош — укутал бы свою Хаджар в черное покрывало, держал бы взаперти.
— По-моему, — Тамара покачала головой, — Хаджар-ханум трудно было бы держать взаперти…
— Это верно… Не только дома — и в каземате.
— Выходит, наш друг Наби ничуть не ревнует свою прекрасную Орлицу?простодушно полюбопытствовала молодая грузинка. — Нисколько?
— По правде, — смутился вожак гачагов, — ревную… — Наби с улыбкой добавил: И горжусь…
— пропел Гоги…
— Вот-вот… Разве в этих словах не слышится ревность? — подхватила Тамара, и запнулась, перехватив укоризненный взгляд своего друга, не очень, мол, уместно такие сейчас разговоры заводить… Наби, продолжая думать о своем, затаенном и тревожном, не придавал значения, насколько приятны или неприятны ему затрагиваемые деликатные темы. Очевидно, его молодая собеседница еще смутно представляла степень опасности, грозившей всем. Впрочем, быть может, в ней говорила обычная беспечность молодости, еще не омраченная суровыми испытаниями… Так думал Гачаг Наби, продолжая наблюдать за окрестностями.
— В песне не ревность сказалась, — мягко возразил он, — скорее, похвала отваге Хаджар.
— Вот именно, — с готовностью согласился Гоги. — Причем тут ревность? Похвала любимой — окрыляет любимого. — Гоги уловил затаенную тонкую струнку. Орел и орлица — чета друг другу.
Гачаг Наби отозвался, пряча улыбку в усы:
— Что ж вы про "орла" забыли?..
— Твоя правда! За нами долг!
— Нет, друзья, — посуровел Наби. — Пусть "Орлица" парит одна! Мужчина боится — плохо. Женщина пугается — не стыдно. Зачем девушке трусливый жених? А пугливая девушка еще больше нравится. Как овечка…
— А сам Гачаг выбрал какую, — лукаво возразила Тамара.
— Гачаг — другое дело… Гачагу овечка не нужна. Гачагу "гачаг" нужен, храбрая Хаджар…
— А красота?
— И красота…
— А ты выбрал себе какую?
Гоги сверкнул глазами на Тамару: опять, мол, за свое.
— Не я выбрал-сердце, — смущенно отвечал Гачаг Наби.
Наби думал о них, об этих молодых красивых людях, которые могли бы, наверное, благополучно жить трудом своим и хлебом своим, но избрали стезю, не сулящую им никаких благ, чреватую, быть может, смертельным риском. Они проделали столь долгий и трудный путь. Зачем? Они не могли не знать, что путь к гачагам — не увеселительная прогулка, а бесповоротный и опасный выбор. Значит, их вело не праздное любопытство, а вера в правоту этого пути.
Гоги, едва вступивший в свое двадцатипятилетие, и Тамара, которая была на четыре года моложе, горячо любили друг друга. Они еще не успели обвенчаться откладывая это до лучшей, спокойной поры. Их магически притягивала к себе отважная горстка гачагов, Наби и Хаджар, ставшие живой легендой. Но в них не менее жажды борьбы говорила незаглушенная, неистребимая художническая страсть. Эти чувства для них слились воедино. Они хотели воочию увидеть героя, окруженного романтическим орелом в их глазах. Как он ведет себя в минуту опасности, как переживает разлуку с любимой соратницей и подругой? Первая встреча убедила их в огромном самообладании вожака гачагов, который даже в тяжкую пору ничем не выказывал смятения, держался приветливо, даже позволял себе шутить. Он был человек гор. Он чувствовал себя здесь как дома.
Его быстрый, зоркий взгляд, порой омрачавшийся суровой думой, теплел и становился мягким при виде этого необъятного приволья: серебристые ленты рек с пенящимся у порогов перекатами, эти клокочущие родники, эти очажные дымы, взмывавшие из сбегавших по склонам жилищ, эти дальние селения и голубовато-сизая гряда окрестных гор…
Продолжая взбираться по крутизне к громаде скал, образовавших естественную твердыню, молодые гости, переводя дух и невольно любуясь простором, возобновляли разговор.
Воспользовавшись очередной передышкой, Гоги спросил:
— А как ваши моллы смотрят на то, что вы против царя поднялись?
— Известно, как. Всех нас в вероотступники записали!
— Выходит, и вы для своих — еретики, как мы.
— Выходит, так.
— У нас одна вера, Гачаг. — Тамара откинула с лица буйную прядь черных волос.
Гачаг Наби оглянулся: хороша! Смутился, надвинул папаху. Защемило сердце. Хаджар вспомнилась, привиделась: укоризненно глядит. Подумалось Гачагу: облачить бы эту грузинскую красавицу в "доспехи" моей Хаджар, похожи станут, как две сестры.
Потом перевел взгляд на Гоги: пара что надо, любо-дорого смотреть, хорошие дети у них родятся…
Остановились передохнуть.
Вспомнила молодая пара о далеком спасителе Дато. Рассказали о нем Гачагу Наби, он посветлел лицом. Потом нахмурился, помолчал.
— Придумаем что-нибудь…
Гоги покачал головой.
— Боюсь, что ничего уже не выйдет. Туда, к нему не подступишься.
— Почему? — Наби не хотел верить в невозможность невозможного. — Если человек вас спас, на службу плюнул, на семью даже не посмотрел, это герой. Надо спасать! Мой долг — спасать!
Гоги почесал щетину на подбородке.
— Сперва — Хаджар! А Дато… если он еще жив… если пулю в лоб не пустили… — В голосе Гоги прозвучала горечь. — Или нашего друга сейчас пытает его превосходительство…