Царь не стеснялся в выражениях, безжалостно бил по самолюбию его высокопревосходительства. "Очевидно, вы не в состоянии держать в надлежащем порядке Кавказ, обеспечить там надежное и прочное правление. Вы, должно быть, возгордились своими былыми заслугами и оказанным Вам благорасположением.
Предполагаю, что Вы, вместо подобающего рвения в делах, заняты праздными увеселениями. Я ожидал увидеть твердую и верную руку, способную управлять кавказскими губерниями, а не упивающегося своею властью нерадивого столоначальника, который возомнил о себе бог весть что! Вероятно, высочайшее доверие не про вас…"
Можно было представить, как император, диктовавший это письмо, распаляясь, повысил голос. — Может быть, дает о себе знать возраст? Но Вам еще нет пятидесяти! Или Вы витаете в облаках — там, над вершинами? И не можете опуститься на грешную землю, осознать значение вверенной Вам миссии, наших намерений и пушек, нацеленных на Восток? Как мы можем успешно противостоять проискам наших иностранных недругов, лезущих в Азию, Африку и на Восток, не обеспечив надежного порядка внутри страны? Письмо, к которому Вы не постеснялись присовокупить еще одно, г-на Белобородова, говорит о полной растерянности, не подобающей в Вашем положении. Сия наивная откровенность меня поражает. Вы же тем самым расписываетесь в своем бессилии пресечь и подавить бунт горстки разбойников, вместо того, чтобы предпринять решительные действия.
Мало того, Вы сочли возможным посвятить меня в преступные художества, возвеличивающие разбойницу, прославленную смуту! Кто такая эта "Орлица"? Зачем, скажите на милость, эта "кунсткамера"? Я не коллекционирую письма и открытки. Я жду дела, Ваше высокопревосходительство. Если же Вам в тягость должность и регалии, могу избавить Вас от этого бремени…"
У главноуправляющего началась мигрень.
Высочайшая немилость усугубила и без того сложное его положение. Теперь любое промедление и малейшая оплошность могли дорого обойтись. Но наместник принял все надлежащие меры, приступил к "решительным действиям", и их никак нельзя было ускорить.
"И еще этот рехнувшийся сыщик! Думали, козырем бьем, а оказалось козырь-то липовый".
Теперь попробуй доложи его императорскому величеству, как у нас из-под самого носа крамольники удрали! Как нам собственный же агент, черт бы его побрал! — свинью подложил! Тогда уж лучше сам подавай в отставку, покуда шкуру не содрали! Этого "кинто" надо убрать. Заставить замолчать. А то ведь, чего доброго, в "либералы" еще угодишь. Нужен "козел отпущения"…
Но ведь надо бы допросить, выудить из него все, что возможно, глядишь, ниточка и потянется… А пулю в лоб — всегда успеется.
Вам нужна кровь, ваше императорское величество? Будет сделано… Найдем тифлисских смутьянов, в дугу согнем, дайте время. И заслужим вновь высочайшее благорасположение и милость… И с гачагами управимся, отлетала свое "Орлица", словим и "орла"…
С корнем вырвем крамолу, кто голову поднимет, с плеч долой. Проучим строптивый Кавказ! Заставим упасть на колени… И тогда не будет нужды обрушивать на мою голову высочайший гнев, метать громы-молнии в письмах…
Дайте время, государь, дайте время, я докажу свое усердие, осуществлю задуманную "экспедицию"…
Главноуправляющий отложил высочайшее послание, которое более напоминало грозную инвективу.
"Надо ухватиться за кончик ниточки — допросить Дато. Выбить из него, вышибить сведения о его дружках. Потрошить, пока дух не испустит!"
Главноуправляющий, сунув руки в карманы галифе, стал расхаживать по ковру с восточным орнаментом.
Глава восемьдесят восьмая
Гачаг Наби, не располагавший "оперативными сведениями", тем не менее, чувствовал, что раздражение и злость его превосходительства на гачагов нарастают. Войска направляются сюда, на Зангезур, на Гёрус, на каземат…
Усиленная охрана, воинское подкрепление, посланное в горы, недвусмысленно свидетельствовали о тревоге властей. Да еще и сыщики, лазутчики, которые шныряли в уездном городке и по округе.
"Недреманное око" его императорского величества, тем временем, усердно наблюдал уездного начальника.
Он аккуратно строчил доносы на Белобородова.
Соглядатай в эполетах чернил Белобородова, который-де со своими "продекабристскими" настроениями и "странным либерализмом" один и виноват в том, что очаг крамолы в уезде не погашен, а напротив, разгорается с угрожающей силой. В ход шли и упоминания о подозрительных литературных пристрастиях полковника, о "вольнодумных стихах", которые он читает… Конечно же, при таком "либерализме" и отсутствии твердости становятся возможными всякие преступные выходки и демарши, наподобие бунта в гёрусском каземате. Да, крепко вцепился его недреманное высокоблагородие в полковничью глотку — мертвая хватка!
Очевидно, доносы царского соглядатая, летевшие в Петербург, усугубляли раздражение царя в отношении главноуправляющего. Упреки самодержца имели более глубокую основу, чем это могло показаться на первый взгляд, — дело было не только в том, что главноуправляющий неосторожно переслал послание уездного начальника царю, а и в том, что сведения самодержца о реальных сложностях черпались из источника, намеренно достаточно мутного.
… Хаджар, чувствовавшая, что положение осложнилось, не отказалась от своего намерения — довести подкоп до конца.
Быть может, ее решимость поколебали известия о хлынувших в горы царских войсках?
Нисколько.
Одно ее смущало и тревожило: время. Продолжая подкоп, она вынуждена была смириться с мыслью о необходимости помощи извне… Иначе ведь упустишь момент, осенние холода были не за горами, — холода, которые заставят перебравшийся на эйлаги народ спуститься вниз, и тогда, вольно или невольно, раздробится сила, на которую можно было бы сейчас опереться…
В таком случае, думала она, дело может убыстрить и спасти встречный подкоп в нужном направлении, и надеялась, что удастся передать на волю Гачагу Наби эту идею.
Дело осложнялось еще и тем, что Карапет уже несколько дней не мог возобновить контакт с узницей: царский "глаз" усилил надзор.
Наконец, Карапет решился пойти на уловку, умаслить соглядатая его императорского величества. Как-то подошел к офицеру, во дворе каземата.
— Ваше благородие, не удостоите ли нашу семью чести?
— О чем ты?
— Хочу пригласить вас в гости…
— А-а… по какому случаю?
— Ну, как вам сказать… хочу, чтоб вы отведали наших яств…
— Хитер…
— Вы не подумайте… Я от чистого сердца. Тутовка у нас отменная… Вам ведь тоже нужен отдых… развеяться надо.
— Некогда.
— Но почему, ваше благородие?
— Служба.
— Мы все служим. Но, как у русских говорят, делу время, потехе час…
— Оно-то верно.
— Да, да, служим верой и правдой царю-батюшке, дай бог ему здоровья.
— Не могу, — отмахнулся офицер, зевнув.
— Клянусь, не пожалеете, — не отставал Карапет. — Ну, чарку-другую за здоровье его императорского величества.
— Что ты так расхваливаешь свое "зелье"? Крепость какая?
— Этого я не могу сказать с точностью. Но спичку поднесешь — горит синим огнем.
Офицер усмехнулся.
— Так уж и горит? — полюбопытствовал он.
— Христом богом клянусь, — перекрестился Карапет.
— Пробовал я вашу тутовку.
— Такую — никогда.
— Ну, будет врать.
— Честное слово! Попробуйте — увидите.
Офицер приостановился, покосился на низкорослого Карапета.
— Напоить, значит, хочешь?
— Угостить, ваше благородие.
— Настырный ты, однако…
— Мы гостей любим… Вы же тут без семьи… Дом далеко, жена далеко…
— Нет у меня никакой жены.