- Ваше превосходительство, - сказал он, нагло усаживаясь напротив и закидывая ногу на ногу. - Осмелюсь предложить вам некоторые административные меры в связи с прибытием сюда генерал-губернатора.
- Предложите, - с ненавистью произнес Белобородое. - К сожалению, то, что вы предлагаете, иногда бывает весьма разумным.
- Почему же - к сожалению? - улыбнулся ядовито Кудейкин.
- Это уж как вам хочется... Говорите же!
- Вот я как думаю. Вы согласитесь с тем, что прибытие такого высокопоставленного лица с чрезвычайной миссией требует строжайшего порядка. Войска нужно привести в полную боевую готовность. Усилить дозоры, перекрыть все возможные ходы и выходы из населенных пунктов. Господи, князь, откуда у вас такой замечательный чубук?
- Перестаньте паясничать, - устало сказал Белобородое. - Допустим, здесь вы правы. Но вы совсем не за этим ко мне пришли. Я вас уже слишком хорош знаю.
- Вот именно, - снова улыбнулся Кудейкин и, поднявшись, прошелся по кабинету.-|Мне нравится, что мы понимаем друг друга... Видите ли, у нас в тюрьме сейчас содержатся два крестьянина, обличенные в умышленном поджоге господского дома. Напишите распоряжение. Крестьян расстрелять, - голос капитана зазвенел. - Расстрелять прилюдно, согнать на казнь толпу. Это урезонит туземцев, поселит в них ужас. А нам поможет поддерживать порядок.
- Ну уж нет, капитан, этого я не дозволю.
- Другого ответа я не ожидал от вас, князь. Но подумайте о своем положении. Как политик, вы дышите уже на ладан. И только чрезвычайные меры спасут вас. А здесь такой случай... Ни одна живая душа не узнает, что на расстреле настаиваю я. Губернатор и сам наместник воспримут это как ваше усердие и поймут, что вы начали исправлять свои ошибки... Видите, как я пекусь о вас.
Князь побледнел. "Сейчас я пристрелю этого негодяя" - подумал он.
- Не пристрелите, - поразил Белобородова ответом Кудейкин. - Вы не трус, далеко не трус. Но то, что происходит, выше вашего понимания. А не понимая, что к чему, вы ничего не делаете.
"Какой гениальный мерзавец",- подумал Белобородов и его объял вдруг ужас, словно он увидел у себя на столе застывшую перед броском змею.
- Убирайтесь! - очнувшись, сказал Белобородое.- Не вводите меня в грех.
- Слушаюсь, ваше превосходительство, не вводить вас в грех,- ответил Кудейкин, гримасничая.- Итак, решено, я готовлю этих бродяг к расстрелу. С распоряжением вы, надеюсь, не заставите ждать... Прощайте!
"Боже мой, - думал Белобородое. - Что за несчастная, что за варварская эта страна. Что за мерзости творятся вокруг. Неужто, господи, не видишь ты этого?"
Глава девятнадцатая
Весь день Белобородое был под впечатлением тяжелого разговора. "Ведь расстреляет, мерзавец, этих бедолаг! Вот незадача, - думал князь. - Как на грех, именно у него в уезде должны были объявиться бунтовщики. Вот вам благодарность за все, что он сделал для этого народа. Нет, толпа, она всегда остается толпой. Чернь - всегда чернь. Надо же было думать о всяких глупостях, вроде какого-то самоуправления! Карьера! Черт с ней с карьерой, покоя нет... Теперь сиди и думай, как встречать Федора".
Эта проблема вообще князю казалась неразрешимой. Встречать генерала, как старого знакомого, приятеля, дворянина или сделать вид, что воспринимает его прибытие, как приезд гостя, - какие это толки вызовет, что сам Федор подумает. Держаться официально, но буднично, так, будто ничего ровным счетом не случилось, вероятно, смешно: кого сейчас обманешь, кроме самого себя? Выйти с петицией на дорогу, встречать свиту генерала хлебом и солью, греметь салютами - пошло. Не дети же они, в конце концов, играть в оловянные солдатики.
А потом, миссия губернатора - миссия ясная. Вероятно, Федор сам вызвался перед наместником приехать сюда, разобраться в обстановке, помочь ему по старой дружбе. Что же, можно только благодарить за эту услугу. Положение действительно обострилось, и такой политик, как губернатор, да еще симпатизирующий ему, как нельзя кстати. Если бы Белобородое хоть на минуту мог представить себе, как глубоко он заблуждается, возможно, дальнейшие события развивались бы совсем по-другому.
Тем временем губернатор Гянджи собирался покинуть Шушу. Чувствуя себя слабым, он старался тем не менее казаться бодрым, пробовал шутить, строил оптимистические планы, но все, кто его окружал, ощущали, что былой воли в нем более нет.
С утра самые знатные люди Шуши пришли с визитом к губернаторше. Начали с того, что рассыпались в изъявлениях преданности, которые она выслушала внешне спокойно, но внутренне ликуя. Затем ей было преподнесено золотое кольцо с большим, необыкновенной чистоты бриллиантом. Чего это стоило? По крайней мере нескольких тысяч ограбленных крестьян, пухнувших с голоду детей, десятки доведенных! до нищеты сел.
После чего именитые люди Шуши представили губернаторше своих жен. Принимая благосклонно поклоны, рабскую лесть, видя восхищенные глаза женщин, в которых таилась бешеная искорка вечной женской ревности и соперничества, Клавдия чувствовала себя царицей во всем блеске и могуществе, в окружении подданных, и в ней укрепилось стремление во что бы то ни стало выиграть эту игру, вернуться в Гянджу на белом коне, как она мысленно это назвала, с губернатором, который сумел посрамить всех врагов, подавить наглый бунт черни и заслужить одобрение самого государя.
Вперед выступил ахунд, наиболее мудрый и почитаемый житель Шуши. Выбравшись из завитушек восточного славословия, высказавшись совсем не по-религиозному о красоте Клавдии, ахунд приступил к делу. Оно заключалось в том, что местная знать очень хотела бы сопровождать генерала в Зангезур. Так будет безопаснее для высокочтимого губернатора. Они, благодарные подданные великой России, хотели бы доказать свое усердие, принять участие в важных государственных делах, а, если понадобиться, сложить головы за генерала и за его именитую и столь блистающую умом и красотой супругу, признанную шахиней в здешних краях.
- Право, не знаю,- отвечала Клавдия.- Не знаю, как это воспримет генерал. Вы же знаете, он целиком в заботах, не любит лишних почестей и блеска!
Но внутренне она была давно готова к этому, и ей не составляло труда лаской, кокетством, логикой убедить мужа в необходимости принять в свою свиту именитых людей Шуши.
- Так будет прежде всего безопаснее, - сказала она, ставя последнюю точку. - Ваш фаэтон затеряется среди других. И случись, не приведи господь, нападение разбойников, мы всегда сумеем в толчее ускользнуть.
- Хорошо, - сказал генерал, - распорядитесь.
Генеральша, едва сдерживая нетерпение, гордо вошла в залу, взглянула рассеянно на склоненные головычи сказала, что генерал дал свое соизволение, заранее благодарит за готовность встать на его защиту, но он бы был рад, чтобы ему излишних почестей не оказывали.
В полдень вереница золоченых фаэтонов, карет, пролеток, окруженных тесным строем военного конвоя, выедала из Шуши и направилась в сторону Зангезура. Покачиваясь на мягком сидении экипажа, генерал думал о своей встрече с Белобородойым. Впечатление о разговоре с наместником уже начинало несколько сглаживаться, и он теперь был не так зол на князя. Полное равнодушие он чувствовал и к бунту, и к судьбе губернии; он устал, и единственное, чего ему хотелось, поскорее закончить неприятную, но обязательную процедуру официальных встреч, разговоров, решений и прочей чепухи, которая не имеет никакой ценности в человеческой жизни. К такому выводу пришел генерал во время болезни, почувствовав холодное дыхание смерти, и это чувство все более и более в нем укреплялось.
Генеральша, украдкой любуясь подаренным ей кольцом, хладнокровно обдумывала свои дальнейшие действия. Она для начала смутит и перетянет на свою сторону Белобородова, сделает его мягким, как воск. И через него же проведет несколько карательных мер против местного населения. А там будет видно, как убрать с дороги князя, и весь успех подавления бунта, или, на худой конец, подкупа "кавказской орлицы", которая должна будет разоружить мятежников, приписать генералу.