Почтмейстер и начальник канцелярии решили отправиться на прием к губернатору и полковнику. В дом, где располагалось начальство, пробраться было невозможно из-за усердия местного дворянства, осаждавшего парадные подъезды, дабы в любую секунду иметь возможность доказать свое безграничное рвение. Однако, оказалось, что все усилия напрасны. Обе начальствующие персоны уже отбыли в церковь.
...Между тем, пока в церкви возносились последние мольбы, адресованные к господу богу, беспристрастно взирающему на происходящее с высокого церковного купола, расписанного десять лет назад знаменитым художником из Еревана, генерал-губернаторша вдруг остановила свой острый взор на супруге уездного начальника и сделала ей знак приблизиться.
Обе высокие дамы отдалились на шаг от группы чиновников, столпившихся у гроба.
- Пренебрежем условностями, сударыня, будет считать, что вас представили мне вполне официально. В такой глуши можно пренебречь многим, не так ли? Я рада случаю переговорить с вами. Супруга полковника Белобородова склонила голову.
- Як вашим услугам, ваше превосходительство. Княгиня сделала легкую гримасу:
- Ах, оставьте это титулования, душенька. Меня зовут Клавдия Петровна. А вас, если разрешите, я буду звать Машенькой, хорошо?
- Почту за честь, княгиня.
- Судя по всему, вы из столбового дворянства и окончили Институт благородных девиц в Петербурге?
- Именно так, сударыня. Что и явилось причиной всех моих бед.
- Что так?
- Полковник имеет репутацию либерала, и эту должность ему дали только снисходя к заслугам нашего старинного рода, к которому, кстати, полковник не испытывает ни малейшего почтения.
- Да, он у вас нигилист! - протянула губернаторша. - Действительно, на таком посту это по меньшей мере странно...
Клавдия Петровна знала уже, конечно, о раздорах в семье воинского начальника и была непрочь сыграть на этом.
- Когда на плечи офицера возложена столь тяжкая ноша... - продолжала она раздумчиво. Мария, вспыхнув, перебила ее:
- Смею вас уверить, сударыня, ноша эта моему супругу не по плечу!
- Однако, странно слышать столь суровое суждение из столь очаровательных уст, - протянула губернаторша, внимательно взглянув в лицо Белобородовой.
- Он не может сделать то, что должны бы предписывать ему долг и совесть, стояла на своем Мария.
- Но - почему? И как вы, столь правильно судящая о положении дел, преданная государю и трону женщина, - не можете справиться с тем, чтобы наставить супруга на путь истинный?
Мария колебалась один лишь миг с ответом.
- Не сочтите за дерзость, сударыня... если...
- Ах, да говорите же вы без экивоков!
- Не я одна оказалась в таком положении...
Усмотрев, вполне справедливо, в этом заявлении намек на собственную беспомощность, Клавдия Петровна покраснела, смущенная столь явной дерзостью. Но Мария отнюдь не собиралась вступать с княгиней в словесные баталии. Просто она настолько была поглощена собственными переживаниями, что все остальное отступило для нее на второй план.
- Я уже сказала вам, княгиня, что муж мой либерал. Он мнит себя наследником декабристов, читает вольнодумные стишата и составляет прожекты улучшения общества!
- Разделяю ваш гнев, - медленно сказала губернаторша, справившись с минутным замешательством. - Но... Известно ли об этом в высоких сферах? Что вы сделали для этого?
- Не сомневаюсь, что известно,- ответила Мария сухо.- Во всяком случае, преданные слуги государевы правильно поняли сведения, исходившие от меня...
Имя названо не было, но обе дамы хорошо понимали, о ком именно шла речь.
Неизвестно, как повернулся бы этот разговор далее, но в этот момент разом звякнули шпоры гвардейцев, взявших на караул, и процессия тронулась к выходу из церкви.
Гроб закачался на руках; во дворе церкви его поставили на пушечный лафет, запряженный конями, укрытыми черными попонами. Беки разом выхватили кривые сабли, сверкнувшие на солнце - салют высокому покойнику; грянул ружейный залп.
А затем не спеша процессия двинулась по городским улицам, впереди лафет, покачиваясь на ухабах и подпрыгивая на острых камнях мостовой. Долго наблюдали за ней, пока не скрылись вдали и кони, и всадники: сухие глаза безутешной Марии, прищуренные - губернаторши, широко открытые, удивленные, как всегда, глаза Айкануш, затесавшейся в толпу... Но и это не все.
Еще дольше смотрели вслед удалявшимся Гачаг Наби и его соратники, надежно укрывшись на зангезурских холмах. Что и говорить, зрелище было впечатляющее...
Глава шестьдесят третья
И эту ночь генерал-губернатор спал так же плохо, как и предыдущую, и много-много ночей до того. Стоило только сомкнуть веки - и к сердцу подступал безумный страх, он чувствовал, что теряет опору - и летит стремглав куда-то в пропасть, которая все глубже и глубже, дна не видать...Но даже это ужасное ощущение стремительного падения приносило ему и долю горького утешения: ах, лучше в тартары, в ад, в преисподнюю - лишь бы не стоять, орравдываясь, перед государем, или перед наместником!
"Ужасно мое падение", - думал он, чувствуя, что сердце его вырывается из груди от страха и предвкушения конца, - но все же это лучше, чем стать посмешищем сброда и увидеть гримасу отвращения на лице любимой .жены..."
Однако конец не наступал. Вместо него приходило пробуждение, а вместе с ним и тот же обычный сонм забот и сомнений.
Иногда он просыпался мгновенно, и чувствовал вдруг, что холод сковал все его члены, так что он даже рукой и ногой шевельнуть не в состоянии. Тогда ему казалось, что вековой холод вечных снегов, лежащих на вершинах хребтов Зангезура, превратил и его в ледяную глыбу, которой уже никогда не суждено оттаять.
Иногда пробуждение было медленным, он стонал и тяжело дышал, возвращаясь к бодрствованию, которое не приносило ему ничего, кроме новых забот и унижений.
Ах, если бы не просыпаться... вообще...
В конце концов, что оставляет он здесь, на этой бренной земле? Раскинувшиеся на десятки километров пашни родовых уделов - но они всходят и плодоносят без малейшего его участия; громадные нетронутые леса, полные дичи, резвящейся у светлых рек, - но он и им чужд, не нужен, непонятен; деревни с избами, крытыми соломой, старухи на завалинках, греющиеся на осеннем солнце, парни, горланящие на гулянках и разбивающие друг другу головы в ужасных пьяных драках, бородатые мужики и согбенные суровой жизнью сивые старцы, что там еще... Ах, да, деньги - золото, украшения, фамильные ценности, капиталы в подземельях щвейцарских и лондонских банков... Господи, да зачем все это.. Пусть остается своре наследников, которые раздерут все на части и перегрызут при этом друг другу глотки хищными зубами... Бог с ними со всеми! Пусть нанимают адвокатов, пусть пускаются в хитроумные комбинации, как стая коршунов, клекочущая над еще не остывшим трупом... Все это уже бессмысленно и безразлично.
Кончено!
Бывает так, что дерево, еще вполне крепкое с виду, внутри выгорает дотла, и достаточно одного порыва ветра, чтобы свалить его.
Чего ищет человек в этой жизни? Для чего хлопочет, хитрит, тратит драгоценные мгновения, годы и десятилетия? Всё тлен... Каждое мгновение счастья неминуемо сменится часом отчаяния, смех всегда переходит в горькие рыдания... Сколько бы ты ни пыжился в этом мире, суть твоя, в конечном счете это горстка праха, смешавшегося с землей родового кладбища...
И только одна мысль заставляла его цепляться за постылую жизнь - то, что, расставшись с этим светом навеки, он никогда уже не увидит улыбки своей Клавдии. Растоптанный, растерявший свои силы, достоинство и мужество, губернатор все еще любил Клавдию всей измученной душой, и это была единственная ниточка, удерживавшая его на краю пропасти.