Нет, спешить в таком деле никак нельзя. Хотя действовать необходимо! Тем более, что Гачаг Наби не один оказался в Гёрусе - в толпе тут и там затесались его удальцы, переодетые бедными сельчанами, пришедшими искать справедливости у высокой власти, другие оделись купцами, или кем там еще... Каждый на свой лад! Действовать надлежало разумно и взвешенно. Не смельчаком, у которого кровь кипит в жилах, должен был сегодня показать себя Наби, а мудрым руководителем, настойчиво претворяющим в жизнь заранее продуманный во всех деталях план. Вот чего ждут от него друзья, вот чего ждет от него несравненная Хаджар, душа которой давно уже рвется из тесных стен темницы.
Самое главное, решил про себя Ало-оглы, это обмануть умного и наблюдательного Татарыбека. Стоит только в чем-то на миг ошибиться - и, схваченный могучей рукой, Ало-оглы окажется в темной камере, прочная массивная дверь которой закроется за ним навсегда...
Чуткая Хаджар, Ханали-кызы, ни о чем не осведомленная, не знающая, что уже выехал из своего дома губернатор, не знающая, что уже бродит в казенной одежде готовый к подвигу ее умный и смелый супруг, тем не менее почувствовала смятение и тревогу. Она угадала, что вот-вот что-либо произойдет, и ждала этого часа, тянулась к нему всей душой.
Закованная в тяжелые цепи, она вдруг ощутила, что оковы становятся невесомыми, как бы готовыми отпустить ее на волю... Значит, Гачаг Наби близко!
У Хаджар было время, чтобы продумать свою предстоящую встречу с генерал-губернатором. Она знала, зачем он собирается посетить этот мрачный каземат. Конечно, он начнет с ней отеческие беседы, как бы озабоченный ее, Хаджар, спасением. Расскажет, что жалко расставаться с молодой жизнью, или, если голова разбойницы уцелеет, - со свободой, что почти равноценно для человека, который хочет жить наполненной и яркой жизнью.
"Не все еще потеряно, - скажет ей генерал, поглядывая снисходительно, всё в твоих руках, моя милая. Великий император, самодержец всея Руси, очень благоволит к своим мусульманским подданным. Он всегда готов вникнуть в их обстоятельства и оказать снисхождение. Не упускайте этого случая, милая. Он может больше не представиться. А нужна от тебя самая малость. Порви с этими мужланами-разбойниками, одумайся и пойми, что закон и сила на нашей стороне. Тогда больше нечего будет бояться."
Тут, наверное, генерал-губернатор помолчит немного, чтобы пленница успела пораздумать и понять все выгоды его великодушного предложения.
"В конце концов, - скажет он погодя, - не забывай, красавица, что бунт так же, как и война - дело только мужское. А женское дело - тем более, как я слышал, у мусульман - жить в стенах родного дома, выполнять свой святой материнский долг, который есть первая и главная обязанность перед родиной и царем-батюшкой!"
При этих словах губернатор подымет вверх указательный палец, подчеркивая мудрость высказанной им мысли.
"Жизнь станет проста и приятна. Чтобы еще облегчить ее, наше правительство обязуется выполнять свои обязательства и выплачивать ежемесячно столько-то денег - причем золотом, империалами, с изображением профиля великого государя! - что любой пристав позавидует тебе, а то, глядишь, и уездный начальник согласится поменяться с тобой положением, так щедро одарит тебя казна!
И за все это от тебя требуется такая малость - укажи, где Гачаг Наби! Тогда - прочь оковы, прощай тюрьма, ты свободна, как божья птаха!"
Но - могло ли подобное предложение соблазнить вольную и чистую душу Ханали-кызы? Да пусть не только его превосходительство губернатор, пусть сам царь явится, сияя своей короной червонного золота! И ему гордая Хаджар плюнет в лицо!
"Нет, нет и нет! Я не предам своего мужа, что бы вы мне ни сулили! Даже если верность ему означает неминуемую смерть!"
Пока Хаджар-ханум так готовилась к беседе с генерал-губернатором, которая должна была неминуемо состояться, спина ее распрямилась, плечи подались назад, орлиные очи засверкали.
Вот бы увидал сейчас ее Гачаг Наби! Посмотрел бы, как хороша его львица, даже опутанная цепями, даже под мрачными сводами тюрьмы!
Ни слезинки в ее глазах - только отвращение к коварному врагу и ненависть. Не перепуганную перепелочку увидели бы его глаза, а рассерженную пантеру.
Ах, конечно, доведись Ало-оглы увидать эту картину, он улыбнулся бы с гордостью за свою подругу, похвалил бы ее за бесстрашие и смелость. Он и сказал бы лишь несколько слов:
- Я вижу тебя, Хаджар! Я вижу тебя, сердце мое! Вижу, жизнь моя!
А, может, все же лучше, чтобы Гачаг Наби так и не повидал Хаджар, пока она в тюрьме? Как-никак, она здесь похудела, осунулась, почернела... Хотя нет, пусть все же увидит. Вся жизнь Хаджар прошла на его глазах, пусть же и сейчас он смотрит на любимую. Может, та Хаджар, которая предстанет его взору в этот суровый час, покажется ему прекрасней, чем в день, когда она пела и танцевала у родного очага, когда руки ее обвивали не наручники, а золотые браслеты...
Пока так размышляла Хаджар, ее любимый все ближе и ближе подходил к дверям каземата, замешанный в толпу чиновного и служилого люда, сопровождавшего торжественный губернаторский выезд.
Встреча двух героев была уже не за горами.
Глава семьдесят четвертая
Как это ни странно, но еще один человек не мог сдержать взволнованного биения сердца. Трудно в это поверить, но так волновался человек, которому это менее всего пристало - новый начальник тюрьмы Татарыбек.
Его отбирали среди сотен ему подобных и выбрали именно потому, что он славился хладнокровной жестокостью. Это был безжалостный зверь, и все злодеяния давались ему легко; во всех его темных делах ему неизменно сопутствовала удача.
А тут происходило нечто необъяснимое - внезапно палач почувствовал, что волны разыгравшегося шторма захлестывают его с головой, он потерял узду и уже не управляет событиями; скорее наоборот, он думает теперь прежде всего о том, как бы выплыть и уцелеть во что бы то ни стало.
Кроме того, пугало неожиданное обстоятельство - сидевшие в гёрусском каземате разбойники, обычно очень храбрые лишь темной ночью на дальних тропах и терявшие весь боевой задор в стенах тюрьмы - здесь никак не хотели забыть свои привычки, и их боевой дух был поразительно высок. Если кто-либо вдруг пасовал и начинал лебезить перед Татарыбеком - пристальные взгляды остальных как бы холодной водой отрезвляли слабодушного и тот брал себя в руки.
Каждый в одиночку и все же все вместе сражались узники за свое человеческое достоинство. И побеждали!
Тон всему, конечно, задавала "кавказская орлица" - Гачаг Хаджар. О ее мужественном поведении среди заключенных ходили легенды. Каждая ее успешная стычка с надзирателями в мгновение ока становилась известной всем, словно не толстые каменные стены разделяли здесь людей; а легкие перегородки из тонкой кошмы, за которыми немудрено услышать каждое слово, даже произнесенное шепотом.
Когда Татарыбека призвали к высокому начальству и объявили о возлагающемся на него поручении - навести порядок в гёрусском каземате, он рассыпался в заверениях, что выполнить это
- для него раз плюнуть. Но дни шли, а изменить хоть что-либо жестокий Татарыбек был совершенно не в состоянии. Он стал плохо спать по ночам, его мучали кошмары, и дошло дело до того, что пришлось обратиться за помощью к извечному соучастнику
- фельдшеру.
- Дай-ка мне, братец, какого-нибудь зелья, чтобы спать ночью, не просыпаясь...
Фельдшер развел руками:
- Мне тоже давно уж сон нейдет.
- Да что так?
- Одно и то же нас гложет, господин начальник.
- Что же нам спать не дает, по-твоему?
- Огонь разгорается все ярче, господин мой...
- Ты говоришь о тех огнях, которые вспыхивают поздно ночью у троп, ведущих через перевалы? О таинственных кострах хорошо видных отсюда, из Гёруса?