- Можно и так сказать, господин начальник тюрьмы.
- А если ты зря паникуешь? Если это мирные костры пастухов?
- Нет, господин мой, не обманывайте себя! Это страшные костры, и их с каждой ночью становится все больше.
- О чем же они говорят, по-твоему?
- О том, что большая сила собирается на выручку "кавказской орлицы"! А она не где-нибудь, здесь, за стенами, которые мы обязались защищать.
- Ну, и пусть так! Пусть собираются в горах шайки разбойников! Что ж, генерал-губернатор на них не найдет управу?
- Да вы и сами знаете, 'господин мой, что генерал-губернатор совершенно бессилен.
- Тогда нам нужно самим действовать, пока не поздно. Подсыпь этой орлице, как я тебе уже говорил, такое зернышко, которое она склюнет - и отдаст богу душу...
- Не получается, господин мой.
- Почему?
- Надо полагать, что не клюнет она отравленного снадобья.
- Так надо заставить!
- Сделаем...
- Когда же?
- Да вот побывает у нас генерал-губернатор, потом, потом...
- А если генерал заставит нас усадить Хаджар в фургон для перевозки арестантов и отправить ее в другую тюрьму? И нам повелит сопровождать ее в качестве конвоя?
- Вряд ли он это сделает. Он и сам не слепой, он тоже видит костры, горящие вдоль всех дорог от Гёруса до Шуши.
- Чего ж ему опасаться?
- Того, что мы упустим Хаджар, и император велит снять с генерала шкуру, набить ее сеном и сделать из нее чучело, на которое, кстати, наш генерал-губернатор уже очень похож.
Услышав это, Татарыбек нервозно потянулся и заметил:
- Сколько лет служу в тюрьмах, ничего подобного никогда не видывал. Но делать нечего. Тут уже наши головы ставкой в игре.
- Вполне согласен с вами, господин начальник.
- Но до появления здесь у нас губернатора, которое может последовать в любой день, нам ничего предпринимать рискованного не стоит.
- Генерал-губернатор так долго собирается...
- Видно, страх его обуял!
- И потом он понимает, надо полагать, что его приезд в тюрьму - признание важности той, которую он собрался здесь навестить, признание ее значимости...
- А может, он понимает все не хуже нас, и от этого ему еще горше приходится, чем нам, его маленьким слугам.
- Вы правы, господин начальник. После его посещения слава "кавказской орлицы" приобретет новые крылья и тогда...
- Что?
- А то, что попробуйте тогда уморить ее! Подымется такой шум, что небу тошно станет!
- Тогда нужно действовать немедля! Фельдшер опустил глаза.
- Что ж ты молчишь, плут?
- Если правду сказать, боюсь я, господин начальник. Никогда не боялся, а тут боюсь.
И тут прибежал вдруг стражник с неожиданным известием:
- Едут! Его превосходительство генерал-губернатор едут сюда!
Пока строилась стража у ворот тюрьмы, чтобы принять с почетом важного гостя, Татарыбек и фельдшер все поглядывали друг на друга и думали одно и то же:
- Опоздали! Ах, опоздали! Не нашли в себе должной решимости исполнить сразу поручение, данное свыше, дабы вернуться потом в Петербург за наградами, почестями и новым, почетным назначением. Теперь все станет намного сложнее...
Конечно! Решись они на преступление еще вчера - и, смотришь, сегодня у бездыханного трупа орлицы сошлись бы два стервятника, довольные исходом, и Татарыбек положил бы на шею подручного свою красную руку с толстыми пальцами, похлопал бы вечно пьяного подручного - ай да молодцы мы! Хорошо провернули дело! А теперь...
Служители тюрьмы замерли в неровном строе у дверей каземата, пожирая глазами приближающееся начальство. Аллах его знает, выглядывал ли заранее генерал-губернатор из своей коляски, чтобы оценить их выправку и прилежание видит начальство или не видит, подчиненному все равно надобно стоять на фрунт и тянуть руки по швам. Пройдет генерал мимо, не взглянув - проводи его верноподданническим взглядом, не дыша от восторга; взглянет на тебя - замри и жди, не угодно ли будет его превосходительству к тебе обратиться с вопросом. Ежели выпадет тебе такая честь - отвечай кратко и по существу, не выпадет - не вздумай сам- подать голос!
Все эти истины уже давно въелись в кровь и плоть людям, много лет тянувшим лямку царской службы, но Гачагу Наби, затесавшемуся в их ряды, было явно не по себе. Ему странно было представить себе, что может человек всю жизнь находиться в столь униженном состоянии и даже не понимать всю глубину своего падения.
Никогда Ало-оглы не приходилось быть в столь ужасном положении... Поэтому каждую секунду он говорил себе, что сейчас он не Наби, гачаг и удалец, а сторож Карапет, в руках у которого не меткое ружье и не поводья неутомимого рысака, а ключи от камер, в которых заперты, словно звери, достойные и хорошие люди, что особенно важно, в этой связке и ключ от двери, ведущей к мрачному каменному мешку, где томится любимая и несравненная Хаджа.
Поэтому Гачаг Наби делал все то же, что его соседи по строю. Ни один человек не должен был узнать, что не забитый ключник стоит рядом, а неукротимый лев, надевший по необходимости на недолгое время презренную шкуру барана. Это было необходимо не только потому, что распознавший сразу поднял бы крик и Ало-оглы пришлось бы немедленно защищаться и спасаться бегством, но особенно было опасно, если бы враг оказался не только наблюдателен, но и умен, и раскрыл бы обман уже тогда, когда вся губернаторская свита оказалась бы за запертыми воротами каземата, откуда и бежать невозможно.
Наконец, была еще и такая опасность, что Ало-оглы узнал бы кто-нибудь из праздных обывателей, и пошла бы гулять по свету молва, обрастая достоверными подробностями, о том, что храбрый Ало-оглы продался генерал-губернатору и теперь служит у него надсмотрщиком в тюрьме, в чем может убедиться каждый, кто пойдет и посмотрит на вытянувшихся в служебном рвении тюремщиков, нетрудно там высмотреть Ало-оглы и убедиться в свершившемся собственными глазами.
Да, да, напротив строя надзирателей могла собраться толпа праздношатающихся, которые скалили бы свои кривые желтые зубы, показывая на Ало-оглы пальцами:
- Вот он, ваш герой! Глядите на него! Испугался настоящей драки и теперь стоит здесь, смирный, как ребенок.
Губернатор вылез из коляски и, прихрамывая, отправился во двор каземата. Вся свита следовала за ним в отдалении. Начальник тюрьмы Татарыбек и фельдшер забежали далеко вперед, чтобы указать дорогу.
Шествуя по коридору тюрьмы, генерал-губернатор спрашивал:
- Здесь кто? А здесь?
Он слушал вполуха пояснения старшего надзирателя, пока тот не сказал:
- А здесь сидит разбойница Хаджар!
- Отворите! - приказал губернатор, и Ало-оглы, одетый как страж-хранитель ключей, протиснулся вперед.
Слава аллаху, Наби заранее выяснил, какой ключ открывает камеру и потому без труда отворил тяжелую дверь и вошел внутрь первым, как бы приглашая туда губернатора.
Ало-оглы мог провести кого угодно, только не Хаджар. Увидев его, она сразу все поняла, попыталась изобразить равнодушие и спокойствие, но это было выше ее сил, она вскинулась и затрепетала. Однако, губернатору и тем немногим, кто последовал за ним в отворенную дверь, показалось, что так взволновалась Хаджар, увидя в своей темнице высокого гостя.
Все глаза в этот миг были прикованы к пленнице и к генерал-губернатору, потому Ало-оглы смог отступить в сторону и остаться вне общего пристального внимания. И когда в камеру вошли взволнованные Татарыбек и его верный фельдшер, они тоже не стали присматриваться к стоящему поодаль стражу.
По знаку губернатора немедленно принесли для него удобное кресло, а для Хаджар - струганый табурет.
Сопровождающие смотрели на все это, затаив дыхание., Они были уверены, что генерал не только старше всех годами и званиями, но считали, что он обязательно умнее здесь присутствующих. Это довольно обычное заблуждение, которое возникает у подчиненных в присутствии представителей высокой власти, так что не будем винить за это достаточно простых и не очень грамотных людей.
Генерал-губернатор здесь был не просто седоусым стариком, облаченным в расшитый золотом мундир, на котором посверкивали и позванивали многочисленные кресты и медали; он представлял всю великую империю и самого императора всея Руси. Этого было достаточно, чтобы, замерев, ждать от него проявлений высочайшей мудрости.