Аллахверди прошел через ворота в тюремный двор. Теперь проще. Внутренняя охрана мигом смекнула, что на этом посетителе можно поживиться. Глаза завидущие, руки загребущие. Аллахверди умаслил их серебряной деньгой и смог втолковать, чтобы Лейсана вывели в коридор, выходивший окнами во двор и скрытый от надзора наружной стражи.
Тут можно было перекинуться словом.
Встретились, поговорили вполголоса. Аллахверди, доставая припасы из хурджина, объяснил Лейсану, что в семье у него порядок, жена жива-здорова. И, главное, все взялись за вызволение Хаджар, да и самому Лейсану недолго тут томиться, а что касается поручения Хаджар, то пусть она знает: все вещи приготовили и в урочный час будут они в условленном месте.
— А где аманат?
— У надежного человека.
— Как бы не подвели… Если с Хаджар что случится, нам, носящим папаху, одно наказанье — смерть.
— Не тревожься… Мы ведь для того и подстроили твой арест.
— Чтоб я в каземате зажил припеваючи, прохлаждался, — невесело сказал Лейсан.
— Ничего, брат! За одного битого двух небитых дают.
Он-то знал, на что идет. Гачаги ухитрились впутать в эту историю Лейсана, чтоб у них в каземате был посредник для вызволения Хаджар.
Лейсан, к чести его, не возроптал, напротив, возгордился, что может сгодиться в таком важном деле. Посидит месяц-другой в каземате, а выйдет героем-мучеником, всю жизнь будет расписывать свои подвиги, да еще приплетет вдобавок и выставит, глядишь, себя героем почище Наби, ни дать ни взять, с Кёроглу сравняется.
— Да, Аллахверди, ловко вы на мне выезжаете! — Лейсан покуда решил напомнить, как ему тут трудно приходится.
— Чья это затея, а?
— А чья, по-твоему?
— Наби не пойдет на такое.
— А кто, если не он?
— Поклянись моей жизнью!
— Ну вот еще, стану я клясться твоей жизнью.
— Тогда пусть знает народ, что Лейсан готов за Наби жизнь положить!
— Эй ты, язык прикуси! — раздался хриплый окрик проходящего мимо надзирателя.
Оглянулись, а по коридору шествует дородный офицер, пшеничные усы, шашка на боку, нагайка за голенищем сапога. Надзиратели вокруг увиваются.
— Вернуть всех в камеры!
— Этот вот — не арестант, ваше благородие!
— Оба «черные коты», разбойники.
— Один — да, а другой посетитель, мирянин.
— Два сапога — пара! — Офицер подошел к Аллахверди и, ухватив его за плечо, тряхнул.
— Когда ты был здесь в последний раз?
— Дней десять тому назад, начальник.
— Не десять, а четыре!
— Ну, пусть четыре! Разве нельзя дустагу[10] хлеб носить? — Аллахверди показал на Лейсана, выделявшегося среди других своей относительно опрятной одеждой. — Сам видишь, он — из благородного рода.
— Вижу, так и прет из него благородство… Вылитый… князь. Ха-ха…
— Не смейся, начальник. А то Лейсан-бек может в Петербург падишаху пожаловаться на тебя.
— Пожаловаться?!
— Да. Напишет, что казачий офицер смеется над кавказским князем.
— Пусть хоть самому богу пишет. Какой он князь! А ты живо убирайся отсюда. — Есаул пихнул его в спину. Аллахверди подхватил порожний хурджин. Хотел было и есаулу в карман впихнуть червонец из суммы, которой его снабдил Наби, но, видя гонор офицера, раздумал. «Может, из новоприбывших на Кавказ, еще не научился красть. А если научился — и того хуже, чего доброго, кликнет казаков, отведут в укромный уголок и не отпустят, пока не обдерут до нитки, не выпотрошат… Тогда кусай локти, да поздно. Отдадут на растерзание следователю, и все пойдет насмарку, дело провалится, и позора не оберешься».
И потому Аллахверди бочком-бочком, тише воды, ниже травы, поспешил скорее стушеваться, шмыг в ворота и с глаз долой, скрылся в густых зарослях, обступивших стены каземата, долго продирался, прежде чем остановился перевести дух. И рад был, что дело так обернулось.
Глава восьмая
Капитан Кудейкин обходил камеры, двор, коридоры каземата, остановился у дверей камеры Хаджар, велел отпереть, заглянул внутрь. И хорошо, что Хаджар по топоту, по руготне в коридоре уже догадалась, что к чему, и мигом легла на нары, укрывшись с головой серым облезлым одеялом.
— Эй, разбойница! — рявкнул есаул. Хаджар не отозвалась, прикинувшись спящей.
— Эй кара пишик![11] — заорал офицер.
Хаджар не выдержала, вскочила на ноги.
Капитан смерил ее взглядом: лицо женщины пылало гневом, — Самая что ни на есть цыганка, — сказал он. — Насмотрелся на таких — в Бессарабии!
Хаджар решительно шагнула вперед.