Слушая Темника, Богусловский проникался сочувствием к его искренней, как ему виделось, печали. Он даже упрекнул себя, что с первого взгляда, совершенно не зная человека, стал приглядываться к нему с подозрительностью только оттого, что человек этот похож на врага.
«Вполне возможна случайность…»
И все же разительная схожесть продолжала смущать. Ни дать ни взять — Дмитрий Левонтьев в молодости. Хочешь не хочешь, а задумаешься.
«Ладно. Расскажу смершевцу. Пусть проверяет, — решил Богусловский, чтобы хоть как-то освободить себя от навязчивой подозрительности. — У них возможности больше. И прав тоже».
Особенно утвердился в этом решении Богусловский после разговора с Темником, когда на какое-то время они остались вдвоем. Темник сразу же, чем вызвал еще большую подозрительность, спросил:
— Вы чему-то удивились, увидев меня? Мне показалось, сильно удивились.
Ответить бы неопределенно Михаилу Семеоновичу, легенду-экспромт подбросить, пусть, если не чист душой, проявляется, любопытничает и дальше, но не так поступил Богусловский, выложил карты на стол, хотя и почувствовал явную заинтересованность собеседника.
— Вам ничего не говорит фамилия — Левонтьев? Дмитрий Павлантьевич Левонтьев?
А сам в упор глядит. Чтобы малейшее изменение зафиксировать. Так же, как когда-то следователь, бросив вопрос, впивался в него, Богусловского, взглядом. Повторял он теперь то, что когда-то осуждал. И не думал, что, если Темник честен, ему будет весьма неприятен подобный поворот разговора.
Естественно как должен отреагировать человек, которому задают нелепый вопрос? Удивиться. А Темник удивился не сразу. Маска бесстрастности какое-то время оставалась, как у тугодума, на лице Темника. И наконец, словно спохватившись, Темник удивился. И спросил:
— Кто такой Левонтьев?
— Раз не знаете, значит, не знаете… Что о нем тогда говорить? — ответил Богусловский и перевел разговор снова на дела партизанского отряда. Но уже почувствовал: совершена ошибка, Темнику не в новость фамилия Левонтьева. Теперь с командира партизанского отряда глаз нельзя спускать.
«Пошлю ординарца в СМЕРШ. Пусть поспешат оттуда», — заключил Богусловский и теперь думал, каким образом, чтобы это было незаметно, вести за Темником наблюдение. Пограничников из охраны не позовешь. Подозрение — это еще не факты. Дров можно наломать.
Мысли честного человека всегда осторожны. Опасается честный человек обидеть ненароком кого-либо. Семь раз отмеряет он, прежде чем отрезать. Это ведь только гулящая свекровь снохе не верит. И часто, очень часто дорогой ценой расплачивается честный и совестливый человек. Даже жизнью.
Не думал бы Богусловский о незаметном контроле за поведением Темника, знай он его мысли. Хоть чуточку. Темные они были у Темника. Черные даже. Вызванные великим испугом.
«Знает, выходит, отца! Все, значит! Конец».
Но ему очень уж не хотелось доживать свой век в Сибири с ярлыком предателя. Возможный расстрел его тоже совершенно не устраивал. И он сразу же, без малейшего колебания, принял решение ни на шаг не отходить от пограничного генерала, чтобы тот никому не смог ничего рассказать, а при первой же возможности отравить его. Тем самым ядом, которым снабдил его, Темника, немец-щеголь на критический случай. Не для него, Темника, пусть будет этот самый критический случай, а для много знающего генерала. Никто, похоже, кроме него, не видел и не знает отца. Никто. И пусть он унесет эту тайну с собой.
«Инфаркт. Никто не виновен. А если станут все же подозревать? Кого? Весь отряд! У меня лично все в полном порядке…»
Да, форма, к которой прибегли фашисты, хотя и может вызвать у профессионалов-разведчиков какие-то вопросы, но зацепки не даст. А от медсанбата тоже никого не осталось. Нет свидетелей. Нет!
Он подбадривал себя, усилием воли демонстрируя спокойствие, беседовал с Богусловским, а сам с замиранием сердца ожидал предстоящей трагической развязки.
Она пришла совсем скоро. Богусловский с Темником не дошли еще до правления колхоза, где при фашистах была казарма для полицаев, к нему уже потянулись сельчане, созываемые Акимычем и его добровольными помощниками-пацанами.
— На митинг! — солидно покрикивал Акимыч, а ребятишки, перебегая от дома к дому, тарабанили по ставням и пискляво, словно передразнивая председателя, повторяли его призыв.