— Лес-то, лес! — восхитился Прохор. — Вот где корабли строить…
— Будто в других местах тебе его не хватало, — проворчал Дерябин. — Обыкновенная тайга.
Но люди обратили внимание именно на непохожесть здешнего леса на тот, что довелось видеть в устье Амура. Хвойные великаны соседствовали с могучими дубами, ясенями, липами и множеством деревьев, каких не встречалось на севере: с лапчатыми резными листьями, похожими на пальмовые. Густой подлесок и высокие травы всплошную заполняли все пространство между стволами.
— Великолепный лес! — не удержался от похвалы и Комаров, ехавший в одной лодке с Прохором.
Лодка, везшая прапорщика, Калитаева и Дерябина, делала свой последний рейс: остальные участники похода уже находились на берегу, на небольшой полянке, свободной от деревьев и, казалось, единственной во всей округе.
Шлюпка уткнулась носом в галечный берег.
Пропустив вперед Комарова, Прохор спрыгнул на обкатанные прибоем камни, похожие на крупные гладкие картофелины. Он постоял немного, поправил ранец, подтянул голенища сапог, одернул гимнастерку и шагнул в сторону прогалины, где топтались солдаты, разминая ноги, затекшие без движения за дни плавания. Следом за Прохором, пошатываясь после непривычных морских передряг, плелся Дерябин. В руке он держал пустой туесок: жимолость была съедена в пути, она очень помогала от тошнотной качки.
Солдаты построились. Комаров распределил между ними обязанности: одним — расчистить поляну для устройства бивака, другим — ставить палатки, третьим — заготовить валежник для костра, четвертым — отправиться рыбалить на солдатскую уху. Прохору досталось соорудить шест для флага: срубить в лесу деревцо, чтобы и высокое было, и стройное, и не гнулось под ветром.
Сделав нужные распоряжения, Комаров подал команду:
— Ранцы долой! Составь ружья!
Перекрестившись, солдаты принялись за устройство лагеря на новом месте, на берегу Великого океана. Немного погодя к ним присоединились и свободные от вахты матросы «Манджура». Комаров и Шефнер, сняв кителя, помогали расчищать поляну от кустарника и трав. Стучали тесаки, топоры, поскрипывала пила.
— Солдату худая стоянка лучше доброго похода, — глубокомысленно произнес Дерябин любимую поговорку и нехотя взялся за топор.
Прохор пошел к лесу заготовить мачту для флага. Само по себе поручение было пустяковое — велика ли работа срубить шест, — но в душе Калитаева теплилась радость: почетное дело доверили ему, непростое.
— Рубаху наизнанку выверни, — с серьезным видом присоветовал Прохору Дерябин. — В этом лесу и с лешаком нехитро повстречаться.
Прохор улыбнулся, услышав эти слова: все-таки понял приятель, что лес здешний посерьезнее «обыкновенной тайги».
Со всех сторон обступил Калитаева лес — душный, пахучий, наполненный восторженным птичьим гомоном. Зеленые вершины образовали шатровую кровлю, и сквозь нее с трудом пробивал себе дорогу на землю солнечный свет. Седые бородастые мхи свисали с ветвей. Трухлявые буреломные колодины, поросшие травами и грибами, лежали в давней нетронутости. Виноградные плети опутывали, как веревками, соседние стволы. Высокие папоротники, словно прихваченные ржавчиной, оставляли на сапогах пыльные рыжие отметины. Чертово дерево топорщилось иглами, колючий шиповник царапал голенища. Ноги вязли в сырой, пропитанной ключевыми водами земле.
С трудам пробираясь сквозь чащобу, Прохор поднялся на гололобую вершину сопки. На коричневой каменной глыбе, покрытой мутной зеленью лишайников, сидела, ухватисто вцепившись когтями в изломы камня, беркутиного вида птица. Она беспокойно посмотрела на Прохора горячим глазом, потом взмыла в небо, распластав большие бесшумные крылья. «Орел, что ли?» — разглядывал Калитаев подымавшуюся плавными кругами в синюю околосолнечную высь птицу. Она парила над тем местом, где стоял солдат, словно выжидая, когда он уйдет.
Осмотревшись, Прохор приметил невдалеке бледный голубоватый дымок. Он одиноко пробивался сквозь зеленые заросли. «Экая безлюдь, — невольно вздохнул Калитаев. — Поглядим, кто там такой есть». И стал спускаться с горы.
Как только Прохор покинул сопку, орел возвратился на свой камень. «Гнездо у него там, верно, а может, и птенцы», — поразмыслил Прохор Федорович и уже для себя стал называть приметное это местечко «Орлиным Гнездом». «Вот и нам предстоит свить здесь свое гнездо, в пустынных дебрях этих. Какова-то жизнь будет в нем?» — думал Калитаев. В душе у него тоскливо щемило от вида одинокого дымка.