А людно же в той Голте! Возле корчмы целая ярмарка: жуют жвачку волы, ржут кони, стучат возы, везде шум, крик… Одни стоят, другие едут, кому нужно на Умань, кому на Вознесенск…
На площади Тымко разместил свой обоз полукругом. Назначил пятерых сторожевых: ведь это не свой дом — чужбина, Тут и оглянуться не успеешь, как вола украдут, тогда сам лезь в ярмо. У каждого из сторожевых в руках толстая и увесистая вишневая палка; если ударить ею какого-нибудь ворюгу, так он и на ноги уже не встанет.
Половина чумаков погнала поить волов к Синюхе, а кашевары за возами на пустыре уже разожгли костер из сухих стеблей, подвесили казаны, начали варить кулеш, эту неизменную чумацкую еду.
Тымко, Петр и Микола пошли в корчму. Надо разузнать от людей, в какой цене соль, рыба, хорошая ли дорога в Одессу, да и вообще мало ли чего расскажут подорожные! Возле корчмы сидели и стояли люди, да и в корчме за длинными столами тоже было полно всякого народу: были и оборванцы-сероштанники, а были и такие, что названивали медяками и даже серебром. Разные у людей карманы: у одних звенят пятаки или гривенники, а у других сквозь дыры только ветер свищет. Откуда взяться деньгам, скажем, у такого крепостного, как Тымко или Микола? Бей поклоны хоть с утра до вечера, и то ничего не выбьешь.
Поглядывают чумаки на перцовку в бутылях — не помешало бы к кулешу по чарке, а Петр заметил эти взгляды и улыбнулся про себя: не грустите, братья-товарищи, я вас попотчую, пусть только кулеш доварится.
Тымко пристал к какой-то гурьбе оборванцев, завел разговор: откуда едете, куда, какая дорога? Оказывается, это панские крепостные из-под Чигирина. Они ездили за солью и уже возвращаются домой с полными возами. До самой Одессы не доехали: в Вознесенском столько той соли наперли, что бери хоть на тысячу возов — и то не заберешь. Да и нет перевоза через Буг, совсем мостик завалился.
Петр сбегал к своему возу, принес что-то в мешочке.
— Айда, хлопцы, в шинок, запеканкой угощу! — зовет он Тымка и Миколу.
За какие же это деньги? — удивляется Микола. — Разве ты где-нибудь на дороге нашел?
— Так точно, нашел, — усмехается матрос и решительно заходит в шинок. Оба чумака послушно следуют за ним.
Петр направляется к самому толстому шинкарю, свысока кивает ему и подает большую чашу. Синеватым отблеском мелькнуло серебро.
— Трижды наливай запеканки! — не просит, а приказывает матрос.
— На вынос, значит? — переспрашивает тот.
— А тебе что, не все равно, где мы будем пить?
— Деньги вперед, — заявляет шинкарь.
— Какие деньги? Тебе повылазило, не видишь, что написано на чарке? — возмущается Петр. — В эту чарку наливается задаром.
Шинкарь удивленно смотрит на Петра — обыкновенный чумачина, опаленный солнцем, в распахнутой домотканой сорочке, — потом берет в руки бокал Петра, отмечает про себя: ба, чистое серебро, тяжеленька чарчина!
— «Герою и кавалеру…» — вслух читает шинкарь.
— Наливай, наливай! — подгонял Петр.
— Ты что? Украл у героя бокал, а теперь хочешь за него выпить? — закричал шинкарь. — Позовите хозяина! Да быстро, а то этот мошенник удерет! — обратился он к одной из молодичек, и та метнулась в заднюю дверь.
— Да вы что, пан шинкарь, одурели? — вмешался Тымко. — Как это — украл? Это же ему в подарок дала сама императрица. Царица, значит.
— Расскажешь своему деду! — оборвал его шинкарь.
— Мы о герое Кошке знаем. Слышали! То был богатырь из имущего рода, а не такой голодранец! Вот придет хозяин — разберется! — кричал шинкарь, а бокал зажал в руке.
— Сам ты голодранец, шинкарский прислужник! — не удержался Петр, и его тоненькие усы задергались, — Отдай чарку!
— Не отдам, — отступил от прилавка шинкарь. — Это краденое.
Услышав шум, из-за столов встали люди. Кто был на дворе, заспешил на крик в корчму, в дверях выросла толпа. Последние два шинкаря, оставив свои места, также подбежали сюда.
— Что оно там такое? — шумели возле двери.
— Какого-то вора поймали, что ли…