Жутко становилось на сердце от этого плача… А Петр то затихал, то снова стонал, не приходя в себя…
Наутро все Ометинцы узнали: матрос умирает! И потянулись люди к убогой усадьбе Петра Кошки. Они заходили в хату, стояли на маленьком подворье. Лица крестьян были суровые, хмурые, скорбные…
Когда взошло солнце, к Петру вернулось сознание. Он открыл глаза. В груди и в животе горел адский огонь. Пылала голова. Рядом сидел Гаврила. Увидев, что Петр открыл глаза, он бросился к нему:
— Дядьку Петро… Слава богу!
— Воды, — прошептал умирающий, и жена поднесла ему ко рту глиняный кувшинчик.
Больной глотнул несколько раз. Голова у него за эту ночь стала совсем белой, как снег. Он обвел взглядом стены своей хатенки, в которой прожил с Наталкой около сорока лет, людей, своих односельчан, тесно стоявших в хате, и сквозь открытую дверь увидел, как в сенцы зашел, проталкиваясь, пристав, а за ним следовал остолоповский лесник.
— Наталка, — сказал Петр тихо, но так, что все слышали, и в хате установилась мертвая тишина. — Подай мне кресты…
Наталка молча бросилась к полке, достала оттуда круглую жестяную коробочку, открыла ее. В руках ее заблестели награды Петра. Старый матрос, пересиливая неимоверную боль, взял серебряные крестики.
— Это, люди, не от царя награды, — заговорил он. — Не царь дал. Нет. Это мне от народа…
Ему было тяжело говорить, он еле переводил дух, на губах выступила розовая пена.
— Что царь, — продолжал Петр, — что его прислужники — это одного поля ягоды… Правду тот учитель… говорил… Нет людям добра от царя… Чтобы он скорее… сдох…
Рука матроса, с крестами и медалями поднятая вверх, задрожала и упала на серую свитку. Широкая ладонь легла на эти награды. Лишь одна медаль — «За защиту Севастополя» — одиноко откатилась в сторону. Гаврила склонился к Петру, а у того уже глаза закрылись. Закрылись навеки… Гаврила какой-то миг стоял, глядя на людей, пришедших к своему односельчанину, народному герою. В сенях мелькнул козырек картуза пристава. Гаврила пробрался к нему сквозь плотную толпу и сказал глухо, но зло и сурово:
— А ну, убирайтесь, пан пристав, отсюда прочь! И чем быстрее, тем лучше.
Гаврила был готов схватить пристава за воротник и вытолкать из сеней на улицу, если тот не выйдет сам.
