— Этот…
Бросив под вишенку ранец и картуз, Петр упал на колени перед длинным и широким гробом — сразу было видно: богатырского сложения человек в нем лежит, — обнял грубо выструганные доски, поцеловал их, беззвучно зарыдал. Казалось, на пахучих сосновых досках застыли не прозрачные, блестящие капельки смолы, а матросские слезы, и пойдут они прямо в землю вместе с прахом славного русского солдата Миколы Шевченко…
Какую-то минуту солдаты стояли, склонив головы, а потом заработали лопатами, глухо застучали по крышке гроба засохшие комья земли… Отпев, зашагал за пустой подводой поп, а матрос все стоял перед солдатами. Ветер развевал его рыжеватый чуб, а глаза были полны скорби и гнева.
— Да что же это, братцы, такое у вас? — крикнул им Петр. — Не убили вас пули французские, не разорвали ядра аглицкие, не одолели штыки турецкие… Кровью своею полили вы бастионы севастопольские… Да что же вас с белого света сводит?
Олекса сжал кулаки:
— Голодом смертельным платит нам начальство за наши раны и за кровь нашу. Все, что собирают с поселян, идет начальникам, а нам…
— Нам шиш под нос, — закончил за него высокий худой солдат.
— А ты не то что скажи, а только подумай об этом — сразу проведут сквозь строй, — добавил кто-то из толпы.
— Эге ж, наш дивизионный генерал Фишбах, его превосходительство, так и говорит: у нас в армии, слава богу, смертельное наказание отменено, так дайте этому солдату двести пятьдесят палок.
— Бедный Егор отдал богу душу после восемьдесят пятой, — добавил Олекса.
Солдаты заговорили сразу.
— Известно, Фишбах — немец. Разве ему жалко наших людей?
— Чего там! А наш полковник Андрузский — православный, а что, очень заботится о солдате?
— Куда подевались такие, как наш батько Нахимов?! — снова крикнул Петр.
— Может, где и есть, а у нас нет, — ответил высокий солдат. — То был справедливый человек.
— Тогда к царю-батюшке нужно челобитную отослать, — посоветовал Петр. — У него правды искать.
— Братцы, айда в казарму! — выкрикнул вдруг высокий солдат, положив лопату на плечо, а сам, подойдя к Петру, тихо, но твердо сказал:
— К богу — высоко, а к царю — ой как далеко, браток, не нам туда добираться. Когда пал под Севастополем наш командир, то уже здесь назначили нам полковника Родина. На свои деньги кормил всех нас, солдат. Хороший сердечный человек. Все, что имел, истратил на солдатский харч, вконец разорился и обеднел. Когда начали умирать солдатики, написал царю о нашей беде. Ему же это доступнее. И что же? Есть здесь большой начальник над войсками — фон дер Лауниц. Забрал он нашего полковника. Говорят, что будут судить, будто за лживый донос царю…
Петр молча шел рядом с высоким солдатом, а в голове теснились невеселые думы. Вот где довелось встретиться с Миколой — на кладбище… Неужели нигде не найти правды бедняге солдату?
У ворот казармы на какой-то миг остановились. Подошел Олекса, протянул Петру руку, сердечно посмотрел в глаза:
— Будь здоров, друг. Может, и меня встретит такая лихая доля… Хоть мой дом проведай. Матери моей поклонись… Если жива… Если еще панщина в гроб не загнала.
Сжал Олекса в руках лопату:
— Вот так, лопатой да штыком порол бы животы этим фишбахам, богатеющим на нашей солдатской смерти.
— Ты придержи немного язык за зубами, — посоветовал ему высокий.
— А мне наплевать! — зло посмотрел на него Олекса. — Все равно умирать. Одна благодарность, что за рыбу, что за рака…
Обнял Петр Олексу крепко, по-братски.
— Хорошо, друг, проведаю твою мать, если жива она. Это я сделать могу. Но как помочь товарищам? Кто пьет их кровь? Какие пиявки? — Петр побледнел, от волнения и ярости задергались его тонкие усы. — Начальство? Да разве оно не имеет бога в сердце и совести в душе?
— Бог наших начальников — в их кошельке, — сплюнул Олекса. — Видел бы ты полковника — такая морда, как у панского кабана.
— А вот и увижу я этого полковника, — стал застегивать свой бушлат Петр. — Вот и пойду к нему…
Со мной разговаривал их превосходительство адмирал Корнилов. Первого Георгия нацепил мне на грудь… А второго — Павел Степанович Нахимов… А этот что, разговаривать не захочет?.. Где же тогда правда? Неужто погибла она в развалинах Севастополя или утопили ее в Великой бухте? Иду!.. — И он направился к проходным воротам.
За ним поспешили Олекса и высокий солдат.
— Шел бы ты, матросик, своей дорогой, — догнал его высокий, — а то накличешь беду на себя, да и нам перепадет. Это тебе не Севастополь…