Пришел после войны в Арктику и пилот Брыкин. Долгое время он работал на Чукотке, на Колыме. А потом потянуло еще дальше на Север. Сейчас он командует одним из подразделений полярной авиации.
Я познакомился с ним вчера поздно вечером. У нас в комнате одна койка была свободна. Он поздоровался, бросил в угол тюк со спецодеждой. А через минуту был уже своим человеком. Быстро знакомятся люди в Арктике. Так уж заведено: где трудно, там держатся вместе и потеснее.
Мы долго не могли заснуть. Возможно, мешала пурга или не спалось нам потому, что диксонское время на шесть часов опережает московское. Разговорились. Брыкин вдруг заговорил о войне. Видимо, воспоминания о ней оставили в нем самый глубокий след.
— Я ведь горел, — сказал он, дымя папиросой. — На Орловско-Курской дуге. Но выжил. Поджег меня «фокке-вульф». Пламя. А я на огонь не обращаю внимания. Кожа словно потеряла чувствительность. Пялю глаза на руки. Думаю черт знает о чем: о перчатках! Хорошо, мол, что руки не обгорают. А потом вдруг какая-то злость взяла. Рывком цепляюсь за борт. Падаю. Дымлю, как головешка. У самой земли дергаю кольцо, а тросик, боже ты мой, осколком перешибло. А земля рядом, пятнами, мчится навстречу. Веришь ли, вот этой пятерней разорвал брезент чехла. И только тряхнул меня парашют, упал в траву. Ну, раскройся он секундой позже — и… — Неожиданно Брыкин встал, прошлепал босыми ногами к столу:
— Есть спички? Дай прикурить.
Глубоко затянулся и закончил:
— Веришь ли, будто это вчера было.
Вот тогда, вечером, когда пурга стучалась в форточку, я думал о том, что у таких людей, как Брыкин, действительно должна быть особая воля. Подобно крепкому цементу она скрепила все лучшие качества человеческой души, которые выкристаллизовались в дыму войны. Да разве после такого что-нибудь стоят полярные переделки?
Правда, и здесь он не раз рисковал: пробивался сквозь туманы и грозы, спасал рыбаков, садился на чертовски трудные площадки… Нельзя сказать, что ему необыкновенно везло. Он просто убежден в том, что нет положений безвыходных.
Рядом с Брыкиным работают люди, совсем недавно пришедшие в Арктику. Я уже встречался с ними и слышал рассказы о них. О молодежном экипаже Колосова, который сумел найти единственный верный шанс, чтобы спасти самолет, о Пашкове — гидрологе, производящем измерения в «мешке со льдами» на самом труднейшем участке пролива Вилькицкого, о Бабакове, совершившем тринадцать посадок на ломающуюся льдину, об инженере Панфилове, приехавшем после института в самый отдаленный угол Арктики строить электростанцию.
Таких очень много. Вместе со старшими товарищами работают они сегодня на Гусиных, Болванских, Святых и Каменистых мысах, на Северной и Новой Земле, Челюскине, в Тикси и Шмидте, кочуют на дрейфующих льдинах, составляют карты погоды, магнитных склонений и электрических полей, дают долгосрочные прогнозы караванам, идущим Великим Северным путем, самолетам, держащим курс к далеким землям.
К ним должен лететь я.
К утру пурга стихла. На аэродроме морозно и солнечно. Брыкин ходит от самолета к самолету — маленький, в рыжих унтах, кожанке, в очках-консервах, о чем-то говорит с техниками.
Рев прогревающихся моторов хлестко бьет по воздуху. Винты сметают с плоскостей иней, крутят позади себя снег. Механики грузят в самолеты бочки с бензином, инструмент, продукты. Ведь Диксон — это только перевалочная база.
«АННУШКА» НАД ЛЕДЯНОЙ ПУСТЫНЕЙ
Три дня тому назад у этой машины при взлете оторвалась лыжа.
Ее срезало, как бритвой. На стойке, видимо, была трещина. Лыжа повисла на тросах и билась о крыло, пока не оторвалась.
Самолет полетел без нее. Но не может же он лететь бесконечно. Впервые за много лет людям не захотелось садиться. Однако шло время и неумолимо приближалась земля.
Пилоты были обыкновенными ребятами — не лучше и не хуже других. Делали то, что им приказывали делать: возили по зимовкам грузы, искали заблудившихся в тундре, от рыбаков и охотников переправляли рыбу, пушнину, обслуживали геологов. Когда погоды не было, изнывали от скуки и в который раз перебирали воспоминания о вещах, составлявших их жизнь, лишенную внешней яркости.
Хорошо бы лететь бесконечно. Кабина оборудована специально для Арктики. Есть печка. Бортмеханик варит изумительный кофе, настоящий, по-турецки, густой, как патока. Выпьешь чашку — будто родился заново. И все нипочем: и сон, и усталость, и тоска…