Это своеобразие требует от нас умения приспособиться к особым условиям партийной работы в среде неслыханно широких, только что проснувшихся к политической жизни, масс.
3. Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от аннексий. Разоблачение, вместо недопустимого, сеющего иллюзии, «требования», чтобы это правительство, правительство капиталистов, перестало быть империалистским.
4. Признание факта, что в большинстве Советов рабочих депутатов наша партия в меньшинстве, ведёт к пониманию необходимости союза с теми представителями других партий, которые признают, что С. Н. Д. есть единственно возможная форма революционного правительства.
Пока такой союз не создан, мы ведём работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Советам народных депутатов, чтобы массы опытом избавились от своих ошибок.
5. Не парламентарная республика, — возвращение к ней от С. Н. Д. было бы шагом назад, — а республика Советов народных депутатов по всей стране, снизу доверху.
Устранение полиции, масштабная реорганизация армии и чиновничества.
Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего.
6. Конфискация всех помещичьих земель.
Национализация всех земель в стране, распоряжение землёю местными Советами народных депутатов. Безвозмездное выделение земельного надела всем нуждающимся крестьянам.
7. Слияние немедленное всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны С. Н. Д.
8. Не «введение» социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны С. Н. Д. за общественным производством и распределением продуктов.
Глава одиннадцатая
Весна русской революции, как и её календарная тёзка, катилась к своему завершению. Крылатые качели, которые, то взлетали вверх – и тогда в дулах винтовок цвели красные гвоздики, то опускались вниз, едва не касаясь изуродованных офицерских трупов, наконец-то прекратили свой разбег. Наступило время осмысленного политического противостояния. От падения самодержавия календарь не похудел ещё и на два месяца, а в России появилось уже второе демократическое правительство. Кабинет Львова, так поспешно поддержанный Антантой, популярности в России не снискал. Полностью довольными остались разве что поляки, за которыми правительство Львова признало право на независимость. Другое дело Советы. Они, как подснежники после трёхсотлетней самодержавной зимы, спешили расцвести на всей территории бывшей Российской империи. Пока они походили на разноцветные лоскутки, из которых ещё предстояло сшить огромное одеяло, чтобы укутать им многострадальную землю российскую. Не совпадая в частностях, по трём основным позициям Советы были едины: Мир, Труд, Хлеб. И народ к ним потянулся.
Не найдя поддержки в широких народных массах, Временное правительство попыталось опереться на армию. Но та брезгливо сбросила карабкающегося на её спину седока прямо в центр большой лужи. Оставаться у руля российской политики с такой подмоченной репутацией далее стало невозможно, и кабинет Львова ушёл в небытие. Наступил звёздный час Александра Фёдоровича Керенского, и произошло это гораздо раньше, чем в оставленном нами времени. Разумеется, не без нашего в этом участия. Знай, Керенский, кто и для чего открыл ему дорогу к портфелю премьер-министра, никогда бы он к нему не прикоснулся. Хотя… Что я могу знать о помыслах людей, перед которыми открывается дверь на политический Олимп? Но я твёрдо знаю: судьба Керенского, как премьера, решилась в Комендантском доме на территории Петропавловской крепости, без моего в том непосредственного участия, но под моим неусыпным надзором.
А началось всё, как водится, с перестройки. Не пугайтесь – перестройки в прямом смысле. Как только Красная Гвардия заняла Петропавловскую крепость, и я стал помимо начштаба ещё и комендантом крепости, Макарыч, вскорости, выдал некий план, который показался мне очень правильным а, главное, легко выполнимым.
Поначалу и штаб, и комендатура, и моя квартира расположились в Комендантском доме. И вот, то ли на второй, то ли на третий день, Макарыч, стоя у окна, сказал:
— А не посадить ли нам тебя на Обер-офицерскую гауптвахту?