— Ты, Глеб Васильевич, извини, что Варвару при тебе пожурил. Девка она хорошая, да и дочь послушная. Она ведь после того, как схоронили мы Марьюшку, жену мою и мамку её, за хозяйку в доме. Почитай уж два года.
Василий Митрофанович взгрустнул и вновь наполнил гранёные стопочки. Мы выпили и он продолжил:
— Я ведь при работе своей нечасто дома бываю. И за Варюху у меня душа болит. Прознаю, кто на неё напал, убью! А тебе ещё раз поклон низкий.
— Да, ладно, дело прошлое, — пробормотал я.
— Замуж её надо отдать, — пооткровенничал Василий Митрофанович. — Когда она при муже, мне покойнее будет.
— А что, есть жених на примете? — полюбопытствовал я.
— Да есть тут один, — неопределённо ответил Василий Митрофанович. — Мастеровой из железнодорожных мастерских. Вот ежели бронь не отымут да на фронт не пошлют, на следующий год свадьбу сыграем.
Какой фронт? Ах, да, у них же по сценарию Первая мировая война идёт.
Вернулась Варя и сказала, что комната для меня приготовлена. Я непроизвольно зевнул. Василий Митрофанович разом засуетился.
— И то верно. Спать пора. Я, Глеб Васильевич, с утра пораньше в поездку отбуду, так ты у нас ведь поживёшь денька три?
— Вполне возможно, — неопределённо ответил я. — Если не стесню.
— Да Бог с тобой, какое стеснение, живи, сколько надо, — замахал руками Василий Митрофанович. — Ну стало быть, ещё увидимся.
Комнатка, куда меня проводила Варвара, была невелика. И почти половину её занимала кровать, на которой было навалено такое количество пуховиков и подушек, что я даже растерялся. Часть подушек я переместил на одинокий стул, а пуховики сбрасывать на пол не решился. Разделся, потушил лампу и одним прыжком вознёсся на пуховую гору. Вот это кайф! Куда там ортопедическим матрацам!
Давно я так отменно не высыпался! И понежился бы ещё в постели, кабы было с кем. А так встал, натянул штаны и прошёл в горницу. Варвара уже хлопотала подле стола. Поулыбались друг другу, поздоровались, и я пошёл умываться.
За завтраком говорили о пустяках, потом я спросил:
— А скажи мне, далеко ли отсюда до города Барабинска?
Мой вопрос явно озадачил девушку.
— Так нет здесь такого города, — немного растеряно ответила она. Весь наш край зовётся Бараба. А ближний город – Каинск. Верстах в десяти отсюда. А тут станция – Каинск-Томский.
Мною начало овладевать раздражение. Устами этой девчонки меня пытаются убедить, что никакого пространственного перемещения не было, а было лишь временное, но не мнимое, а взаправдашнее, и я теперь – подумать только! — в 1916 году. И Куйбышев не Куйбышев, а Каинск, и Барабинск не город, а посёлок при станции.
Видимо, мои мысли отразились на лице. Варвара забеспокоилась, — боится провалить задание? — робко предложила:
— Не желаете, Глеб Васильевич, по центру пройтись?
А что? Хороший способ распознать их «потёмкинскую деревню». Ладно ночь, на свету-то я ИХ маскировку враз разоблачу! Согласился и пошёл одеваться.
Сначала шли в тылу вокзала. Со станции доносились исключительно паровозные гудки. Меня начало разбирать веселье. Так бы и поверил во всё, но идём-то мы по тротуару! — пусть он и под снегом. А вот как ковырну сапогом и уткнусь носком в асфальт! И ковырнул, и уткнулся, но не в асфальт, а в дерево. Да-а… тут они меня умыли. Мог быть тогда здесь деревянный тротуар, как есть мог! А мы уже отвернули от вокзала и идём туда, где народу погуще. А как вышли на площадь, так я чуть в снег и не сел! Народ, дома, вывески – всё оттуда, из прошлого! Вот только не станет никто ради меня такой огород городить, ни при каком раскладе! А это значит…
Стою, как вкопанный, и, как через вату, слышу взволнованный Варин голос:
— Глеб Васильевич, что с вами?
Собираю остатки воли в кулак, трясу головой и отвечаю:
— Ничего страшного, сейчас пройдёт, – смотрю на взволнованное личико, через силу улыбаюсь:
— Бывает со мной такое. Уже почти прошло… Скажи-ка мне, где у вас можно газету купить?
— Так на почте. — Предлагает: – Хотите, я сбегаю?
Нащупываю в кармане монеты, протягиваю ей горсть.
— Сбегай, голубушка, не сочти за труд, — и откуда мне такие слова на язык идут?
Выбрала несколько монет, убежала. А я стою и от воздуха морозного постепенно прихожу в себя. Ну вот, вроде оклемался. Теперь все мысли прочь, кроме как о дне текущем. Ночью поразмышляю! Возвращается Варя, протягивает газету. Смотрю на дату. 5 ноября 1916 года. Вчера у нас было 17-ое… Куда подевались две недели? А какая, на хрен, разница? Главное – год 1916! Нет, это до вечера, иначе сорвусь прямо тут, на улице. Сворачиваю газету, сую в карман, поворачиваюсь к Варе.