Глава пятая
Я ухватился за крестик, пытаясь выдернуть его из углубления, и он неожиданно легко прыгнул мне в руку. Засунул его обратно за пазуху и повернулся к принявшему обычный вид зеркалу спиной. Герцог в комнате не наблюдался. Видимо так перепугался, что убёг болезный к «мамочке». Пойду и я, порадую Ольгу открытием. Но лишь только я вышел за дверь комнаты и принялся спускаться по лестнице, ведущей на нижний этаж, как тут же тяжело опустился на ступеньку. Внизу всё было не так. Не так, как было в 2010 году, но, наверное, так, как было в 1916. Я окликнул Ольгу, так, на всякий случай, уже понимая, что ответа не будет. Герцога и звать не стал. И пёс, и Ольга были теперь от меня много лет вперёд по ту сторону зеркала. Ольга! Господи, что она сейчас обо мне думает? Вскочил и быстро вернулся к зеркалу. Оттуда на меня посмотрел заметно помолодевший я – лет десять скинул, не меньше! Мне бы этакому пердимоноклю радоваться, а я ужасно огорчился: выемка для крестика исчезла, как и не было её! Теперь между мной и Ольгой пропасть шириной без малого в столетие. Появится ли вновь мост, по которому я её перешёл? Почему-то верилось, что да. Сейчас же мне не оставалось ничего другого, как осваиваться в новом мире.
Я нащупал в кармане халата ключ, отодвинул книжную секцию и открыл сейф. Всё было на месте. В этом я, слава богу, не ошибся. Я взял с полки браунинг, зарядил и положил в карман халата. Подумал и взял из сейфа несколько бон, запер сейф, а ключ определил рядом с браунингом. Оказавшись при оружии и при деньгах, я стал чувствовать себя значительно увереннее и заметно успокоился. Спустился вниз, посмотрел в окно. Липкий декабрьский вечер, как губка, впитывал в себя сгущающуюся тьму. С неба, как всегда, моросил толи снег, толи дождь. Канал Грибоедова, видимо ставший теперь вновь Екатерининским, в блёклом урбанистическом обрамлении, на первый взгляд, ничем не отличался от того, в Зазеркалье. Я, было, впился глазами в одинокого прохожего, но размытый силуэт не позволил определить, в каком точно веке он спешил под моими окнами. Я оставил никчёмное занятие и пошёл осматривать квартиру. В отличие от изящно обставленной верхней комнаты, внизу всё было простенько. Осмотр немногочисленных шкафов не выявил наличия еды, зато нашлось некоторое количество одежды. Присутствие второго радовало больше чем отсутствие первого, ибо пришёл я в этот мир, как есть, в халате и тапочках. Теперь было в чём выйти на улицу, чтобы разжиться той же едой. Не сейчас, конечно, – утром. Идти ночью в незнакомый город – а он стал для меня именно таким – я счёл излишне рискованным. Одиночество натощак – вот что выбрал я для себя на этот вечер. В выборе и того и другого я сильно ошибся…
В этот вечер мне почему-то не хотелось включать свет. Но когда я стал впотьмах натыкаться на мебель и основательно зашиб ногу о стоящее в прихожей кресло-качалку, то понял, что должен сделать выбор: или срочно в койку, или придётся всё-таки зажечь свет. Спать не хотелось, и я начал просчитывать дорогу к выключателю, когда в замке входной двери лязгнул ключ. Времени на раздумье не было, и я просто опустился в кресло-качалку; рука в кармане халата, в руке браунинг. Щелчок взводимого курка совпал с шумом открывающейся двери. Неяркий свет, проникший в квартиру из коридора, высветил шагнувшую за порог фигуру, очевидно мужскую; в одной руке саквояж, в другой – трость. По тому, как долго мужчина, опустив на пол саквояж, нашаривал выключатель, становилось ясно, что он в этой квартире впервые. Наконец-то в прихожей зажёгся свет, и мужчина затворил входную дверь. Трость отправилась в угол на специальную подставку, «котелок» с головы и пальто перекочевали на вешалку, пришёл черёд снимать калоши. Я наблюдал за действиями незнакомца, слегка покачиваясь в кресле-качалке, в ожидании, когда же он, наконец, изволит меня заметить.